Московское метро. От первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935) - Дитмар Нойтатц

1. Практически на каждом относительно крупном предприятии имелось некоторое (не известное точно) количество рабочих, которые не верили официальной пропаганде, на собраниях допускали реплики с мест, распространяли листки с отличными от официоза мнениями и антисоветскими лозунгами, припирали к стенке агитаторов или по меньшей мере в кругу своих товарищей давали выход недовольству правительством, пересказывая слухи и анекдоты.

2. Часто к негативным отзывам рабочих побуждали меры правительства, вследствие которых ухудшались в целом условия их труда и быта. Когда в феврале 1932 г. правительство повысило средние цены на продовольствие, рабочие ряда предприятий потребовали увеличить заработную плату или призывали товарищей лучше разойтись по домам, чем работать за этот голодный паек. Массивное сопротивление встретил изданный вскоре после этого декрет, который по-новому регулировал дефекты в работе и простои. За сохранение прежнего законодательства высказались целые профсоюзы рабочих; на ряде предприятий рабочие объявили по этому поводу забастовку. На фабрике «Красная работница» в ходе собрания рабочих дело дошло до настоящего восстания. Работницы заглушили партийного секретаря криками, что цены на продовольствие выросли, нельзя больше прожить на свою зарплату, и демонстративно покинули собрание. На фабрике распространился лозунг «Обождите, скоро будет война, и с коммунистами покончим». Многочисленные «нездоровые» высказывания имели место также в декабре 1932 г. и январе 1933 г. по случаю передачи закрытых рабочих кооперативов в юрисдикцию руководства заводов и в связи с декретом о прогулах от 15 ноября 1932 г.[158] Были зафиксированы такого рода высказывания: «Вам говорят, что у вас всего много и что дела идут на лад, однако на деле у вас ничего нет, вас прижимают к стенке, вы не знаете, что делать, так как вас увольняют с предприятия и лишают продовольственных карточек». «Картошка гниет на фабрике, и мы плохо питаемся. Пятилетний план трудно выполнить. От слабости мы почти падаем у станков». «Сколько вас еще будут обманывать? Вам постоянно говорят, что колхозы и совхозы расширяют посевные площади, растет поголовье скота, а нас всегда плохо обеспечивают продовольствием. Мы вам больше не верим». «В Советском Союзе царит голод. Колхозы означают новое крепостное право. В газетах пишут, что за границей голодают, а на деле наоборот, мы голодаем». «В СССР у нас принудительный труд, иначе не отбирали бы хлебные карточки [при увольнении за прогул]». «Денег нет, зарплату приходится ждать. Может, они хотят, чтобы часть рабочих сама ушла, и им не пришлось никого увольнять». «Постановление — веревка на шее рабочего, оно дает администрации возможность увольнять по собственному усмотрению». «Что ты рассказываешь о достижениях, коммунисты довели страну до того, что торгуют человечьим мясом. Недавно купил колбасу и нашел в ней человеческий палец с ногтем».

3. Приведенные выражения недовольства и протеста имели весьма ограниченное действие и подавлялись в зародыше администрацией, партийными и профсоюзными органами. Забастовки ограничивались малой группой рабочих и устраивались лишь на короткое время. В большинстве случаев спешно вызванным функционерам удавалось уже через пару часов уговорить рабочих вновь приступить к работе. После 1932 г. в сводках настроений рабочих стачки больше не упоминались. Трудовые коллективы, которые поначалу отказывались принять резолюцию с оценкой декрета о прогулах как достижения, с помощью «разъяснительной работы» склоняли к одобрению правительственного акта. Также и упомянутые профсоюзные группы, сначала отвергавшие декрет об оплате дефектной работы и простоев, в конце концов вынуждены были с ним согласиться. Следует при этом подчеркнуть, что, как правило, для восстановления спокойствия оказывалось достаточно «разъяснительной работы». Лишь в сложных, исключительных случаях прибегали к репрессиям: так, рабочий, который рассказывал о торговле человеческим мясом, был арестован и передан в ОГПУ.

4. Если правительственные меры напрямую не касались рабочих или даже обещали им, вероятно, личную выгоду, рабочие выражали готовность сотрудничать с режимом, даже если речь шла о том, чтобы ограничить в правах своих товарищей или подорвать условия их существования. Партийные и профсоюзные информаторы в один голос сообщали, что на введение закона о паспортах рабочие отреагировали совершенно иначе, чем на повышение цен и декрет о прогулах: на производственных собраниях, посвященных обсуждению закона, рабочие в массовом порядке брали слово, чтобы донести на товарищей, которым, по их мнению, не следовало выдавать паспорт.

Исследователи с середины 1980-х гг. обращали внимание на тот факт, что советские рабочие в 1920-е и особенно в 1930-е гг. развивали эффективные приемы, помогающие снизить требования к интенсивности труда: частую смену места работы, прогулы, медленную работу, перекуры, чтение газет, уборку станка, хождение по цеху и т. п. Этой моделью поведения, обобщенно обозначаемой как «своенравие» или «упрямство» и известной также на примере других стран, рабочие в индивидуальном порядке компенсировали отсутствие возможности действовать коллективно, представлять свои интересы с помощью организованных стачек или других форм классовой борьбы, а также открыто выразить свое недовольство.

Если эта поведенческая модель и была неприятна для руководства предприятием и режима в целом, так как снижала производительность труда, то тем не менее она играла роль стабилизирующего фактора, поскольку исподволь способствовала интеграции недовольных рабочих в общую систему. Индивидуальные формы адаптации и молчаливо сносимые властью приемы ослабления требований к работе канализировали протестный потенциал в относительно безобидном для режима направлении. Политических условий игры они не могли изменить. Рабочие, которые время от времени совершали прогулы и стремились снизить норму труда с помощью замедленной работы, в принципе не отвергали систему, напротив скорее участвовали в ее построении[159], хотя бы в качестве попутчиков, и пусть не в той форме, которая была угодна партии.

Отмеченные модели поведения касались не малых групп рабочих, а характеризовали производственную повседневность. Немецкие рабочие и специалисты, работавшие в Советском Союзе в 1930-е гг., классифицировали темп труда советских рабочих как весьма невысокий: «Русский рабочий в целом работает крайне медленно, особенно в первые две декады месяца. Последнюю же треть он работает днем и ночью, чтобы выполнить “план”, т. е. достичь предписанных результатов. Поскольку работа оплачивается сдельно, рабочий вынужден это делать, о многочисленных доносах, причем доносчики часто стремились таким способом завладеть квартирой «классово чуждого элемента». чтобы обеспечить себя заработком. Конечно, это весьма заметно отражается на качестве».