Жизнь №8, или Охота на Президентов - Юрий Петухов

Он добрался за час. Прошел все посты. Часовые разевали рты и тянулись в струнку: «большой босс» нагрянул! Стэна уже не радовали эти знаки внимания. Отпихнул с дороги толстого генерала, рьяно козырявшего ему. Спустился лифтом на минус восьмой этаж. Броня. Двери. Переходы… Пульт. Заискивающие взгляды. Зависть в томных глазах. Готовность… полная боевая готовность выполнить все его пожелания, прихоти и капризы.

Стэн выгнал лишних. Не нужны. В программах заложены все шифры-коды. Надо только набрать… И кнопка. Красная кнопка. Какая-то патологическая любовь к красному… эй, в красном, дай несчастным! Они все несчастные! эти русские! бедные люди! униженные и оскорблённые! идиоты! В этом причина. Они сами себя сделали такими, неприкасаемыми изгоями-неудачниками… и вся планета согласилась с ними — несчастные бедолаги!

Но причём тут заокеанские небоскрёбы и этот шпиль «имени Джорджа Вашингтона»? Причём?! Ладно! «Красные головки» всё равно спилили. А обычные котикам по барабану. Рога сшибет. Пирамиду снесёт. А до пирса № 39 и щепки не долетят.

Он-то нажмёт. Он шарахнет. А лавры опять на Ус-Саляму спишут?! Стэн в голос, по-русски выматерился. Уж он-то знал, что этот спившийся, обрюзгший, ленивый и жирный Беня Оладьин последние годы палец о палец не ударял, только пил, жрал и шлялся по чужим гаремам. А какие-то слишком умные херры из Лэнгли вписывали его имя красными буквами в золотую книгу Истории. Чужой кровью вписывали! И его, Стэна, нервами…

Стэн машинально набрал четвёртый код. Проверил готовность. Снял блоки… Дребезг красного кремлёвского телефона вырвал его из деловитого оцепенения.

— Хозяин! Хозяин! — орал в трубку с другого конца перепуганный рядовой второго класса. — Ведь накажут! На конюшне! Может, не надо…

— Надо, парень, надо, — успокоил его Стэн.

И нажал кнопку.

Две ракеты из восьми выпущенных разорвались в шахтах, все медные и серебряные провода из них были сданы в ээстоонский утиль ещё до приезда Стэна; две грохнулись с орбиты, одна в Байкал, другая на Курилы, не хватило украденного и разбавленного водой топлива… Зато оставшиеся четыре ушли точно по целям. Стэн знал, что они дойдут. Русские не умели сшить нормальный башмак, но ракеты они делали отменные… Летящим к звёздам не обязательно быть сапожниками. Теперь Стэн понимал это. Разгадка загадочной русской души оказалась простой, как пареная репа.

— Тихо, тихо лети, ласковым мотыльком… русская «сатана»… — нечто свыше шептало нежные слова запекшимися губами Стэна, — слава — пыль и зола… тихо, тихо лети — прямо в сердце змеи…

Взрывы небоскрёбов, шпиля и «конторы» в Лэнгли транслировали по всей перепуганной планете. Взбудораженные ораторы-телекомментаторы орали по бумажкам, спущенным сверху слезливые и гневные установки-директивы, орали пророками-предтечами, праведными и алчущими возмездия:

— Весь мир превратился в страшное логово международного терроризма! Это вызов Амэурыке! Чудовищный вызов… Наш отважный президент — азой зугт мен[62]— принимает этот вызов! Вся нация… в едином порыве… как один… Амэурыка, Амэурыка, юбер-р ал-лес-с!!!

Стэн сидел в кресле. И блаженно улыбался.

Огромная луна висела в иссиня-чёрном небе. И сводила с ума. Я посматривал на неё временами, стараясь не поддаться её потустороннему притяжению. Но она тянула и тянула к себе. И я начинал понимать древних, имевших дневного бога и ночного бога. Бог-солнце уже давно закатился за скалистые края окоёма, лишь немного потрепы-хавшись багряными власами в мрачнеющих небесах. Ещё при нём явился бог-луна, сначала бледной немощью на краю тускнеющего света… потом… а потом, как-то неожиданно и неотвратимо — магическим властелином чёрного неба и чёрной земли. Это был бог безмолвного и гнетущего ужаса. Где он был? в свинцовых небесах? или в нас самих? И с каким из богов говорил Моисей, которому ещё только предстояло сорок лет водить евреев по пустыням, оттягивая их явление в безмятежный и ничего не подозревающий мир, спавший под этой иссиня-чёрной пропастью лунного дурмана? Бог был един. Но у него были разные лица… русский странник Моисей знал это, иначе бы и не стал он ввязываться в столь гиблое и неблагодарное дело. Моисей был философ. И, по-своему, матрос, ещё в младенчестве бороздивший воды Нила-батюшки в плетёной корзинке, а позже запросто ходивший туда-сюда чрез Чермно-Красное море. Простоватые библейские евреи даже надумали в суемудрии своём, что имя его было мокрым и водянистым, и что означало оно на позабытом языке «вытащенный из воды»… Вот так!

Все мы вытащенные из воды.

Вернее, из околоплодных вод. Но не все матросы, не все философы. И не всем охота общаться с Богом подобно Моисею. У матросов нет вопросов… И не все свидетели Иеговы… Да и живётся несвидетелям спокойней.

Кеша кутал голову в какой-то бедуинский бурнус, обмотанный сверху, видно, для надежности клетчатой арафатовкой. И упорно не смотрел на лунного бога. Хотя его тянуло в эту жёлтую воронку на дне иссиня-чёрной пропасти ещё посильнее, чем меня.

Мы сидели в самом центре Синая на полуобледенелой Моисеевой горе. Вселенная человеков и прочих божьих тварей была под нами, внизу. Она начиналась с монастыря святой Катерины, что скрывался за крутыми стенами у подножия скал. И растекалась дальше по всем полушариям, градам и весям, пустошам и вавилонам. В монастыре шла всенощная. А у нас было тихо. Никто от общения с Всевышним не отвлекал. Но Всевышний нам не являлся. И не было на нас, как на Моисея, ни неопалимых купин, ни огня, ни грома, ни молний… Была жёлтая дыра в небе. Дыра, в которую истекало всё земное…

Мы сидели под этой дырой.

И нас влекло в неё.

Но уходить пока было рано. И опять у Кеши были вопросы. Эти распроклятые русские вопросы, без которых всякие папуасы и заокеанцы запросто обходятся. Кто виноват? И что, понимаешь, делать? Охранка, вездесущая охранка загнала нас на эту гиблую гору, а мы все решали вековечные вопросы… И опять Кеша хандрил.

Я знал, что это он подсунул Стэну липовую шифровку. Что это из-за него был такой трам-тарарам с последующей всемирной облавой на злобных международных террористов, которых в природе не существовало (кроме нас с Кешей, агента ФСГБ-ЦРУ Бени Оладьина и совершенно оборзевшего Мони Гершензона). Были просто власть имущие, истреблявшие свои и чужие народы аки саранчу, и была саранча, которая плодилась и размножалась.

Наконец Кеша не выдержал, поглядел краешком глаза на безумно влекущий лунный лик. И признался.

— Мои дела, каюсь! — голос у него был глухой, слова звучали неразборчиво, как у Моисея. Но так же запове-данно и весомо: — Не по злобе. От большого ума!

Я сдержал вздох облегчения. Всё было не так плохо, не так безысходно. И страшная жёлтая дыра в небе уже не казалась последней воронкой, в которую истекал мир. Нет, всё проще и добрей, намного добрее: и вселенная человеков есть не мутный поток, сливаемый с глаз долой в звёздную канализацию, а бесконечная живая лента Мёбиуса, исполинской изогнутой восьмёркой вытекающая с нашей бестолковой планеты в одну дыру, но втекающая в другую, не видимую, не зримую мной сейчас… но сущую. Иначе и быть не могло. Иначе бы мы все вытекли к дьяволу ещё при Моисее.