Жизнь №8, или Охота на Президентов - Юрий Петухов

И спросил:

— А вы, батенька, случаем не интеллигент?

Плешивый испуганно затряс головой.

— А что же от вас так говном разит?!

Он пнул плешивого в бок. Плюнул на него. И обернулся к старухе с базедовыми глазами, что сидела под портретом-иконой и задумчиво жевала краешек войлочной обивки, отодранной от стены.

— Архискверно, Надин! Архискверно! Я всегда говорил, что эта русская интеллигенция говно! Но не до такой же степени… Ты погляди, что у него лезет из ушей и ноздрей! Да он бакокт,[52]Надин! Это же хуже ренегата Каутского… Нет, в Цюрих! решительно, в Цюрих!

— Моего деда Моисеем звали… — робко пытался оправдываться из-под дамоклова ведра плешивый больной. Но его уже не слушали и не слышали.

— Ага! Зайер клиг![53]— проворчала старуха с набитым ртом. — К твоей Иннесске-заразе? Шмендрик! Нохшлеппер![54]Цирлихи-манирлихи…

— Молчи, макетайнеста!"[55]Твой любимый шломп Лео багрубен![56]Твой клоц Бухарчик гешторбен![57]Азой зугт мен![58]В Цюрих! Решительно в Цюрих!

— Вовеню, шмак,[59]— примирительно заныла патлатая Надин, — цай ништ наарит! фартиг! О, вейз мир!

— Ах, так? Так?! Все ренегаты! Все говно!

Матёрый человечище плюгавенькими шажками подсе-менил к больному плешивому провокатору, подпрыгнул, ухватился обеими ручонками за ведро с профессорской смесью, сорвал его с крюка и надел на голову тому со всем содержимым. И тут же принялся заполошно звонить в звоночек у двери. И орать благим матом:

— Санитары! Санитары-ы!!!

Так лауреат премии мира и лучший немецкий херр попал в одиночную палату. Где и пролежал на излечении ещё восемь дней. Покуда к нему не подселили узника собственной совести Самсона Соломонова.

Самсон Соломонов, измученный свободой и разочарованный ею, сопалатника не приметил. По старости лет он принял его то ли за парашу в палате, то ли просто за большую кучу дерьма у стенки. И ходил к этой куче опорожняться. Куча иногда булькала, вздыхала, что-то бубнила про консенсус… но это были просто галлюцинации, в которые Самсон Соломонов, по настоянию лечащего профессора, не верил.

Ещё через восемь дней санитары собрали кучу лопатами на носилки. И унесли.

Когда они пришли вновь, Самсон Соломонов спросил:

— А парашу-то куда унесли? Срать где?!

Ему указали на новенький блестящий унитаз, который стоял совсем в другом углу палаты. Научили им пользоваться. А про старую парашу пояснили:

— Профессор приказали слить.

— Куда?

— В канализацию, стало быть! Говно к говну, Самсон Соломоныч! — узника совести они уважали. По всем лагерям, тюрьмам, клиникам и централам о нем шла благая весть. — Был экскремент… и нету экскремента! Не удался, стало быть, как профессор сказали.

— Эксперимент, наверное? — решил уточнить дотошли-вый Самсон Соломонов.

— А нам один хрен, — ответили санитары, — говно оно и есть говно. Ещё всплывёт, не приведи господи… оно ж не тонет, небось… Вы себя берегите! Совесть вы наша!

— Все мы узники, — согласился мудрый сиделец.

«Козлы и апостолы»

Всю эту шоблу реформаторов-перестройщиков рано или поздно сольют. Все эти штопанные гондоны демократии рано или поздно винтом уйдут в сортирную дыру истории… Туда им и дорога. Вопрос в другом, дотянет ли бедная Россияния до этого счастливого дня? или от неё останется тот же пшик, что остался от Рима, Византии, империи инков и России… Уж нам-то, грешным, точно не дотянуть…

Народные террористы!

Кеша вчера насилу ушёл от облавы. Его уже загнали в капкан у Васильевского спуска. Зная Кешину нафталинную любовь к простеньким и задушевным битловским песнопениям, организаторы облавы специально из Гросс-британии выписали в Россиянию небезызвестного сэра Пола Маккартни, того самого, который всё «возвращался в СССР», а вот вернулся… а «эсэсэсэра»-то никакого и нет. Вся спецоперация обошлась демократам из охранки и фээсгэбе в 33 миллиарда евродолларов, из которых десять тысяч ушло на гонорар знаменитому сэру, сто на пошив гражданской одежды для двухсот тысяч зрителей из спецдивизии имени Сигизмонда Дзержизмундыча, ещё сто на сооружение сцены, трибун и сорока колец заграждений, сквозь которые выскользнуть Кеше было просто невозможно (всё было расчитано на суперкомпьютерах в институтах Нью-Джерси), а остальные денежки растворились в несчитанных благотворительных фондах демократии — как это и водилось у реформаторов.

Сэр Пол согласился петь и играть только на Красной площади. Других площадей, концертных залов, городов, улиц он просто не знал. Ему ещё в детстве сказали, что в Московии от снега и льда расчищают только Красную площадь, а в иных местах и повсюду вокруг ходят белые медведи и русские с самоварами, а в самоварах у них водка. И русские, и медведи представляли чрезвычайную опасность для мирового сообщества и демократии. И потому сэр сам проверял все кольца проволочных и минных заграждений. В билетных кассах загодя начали продавать билеты на шоу тысячелетия. Кеша одним из первых купил себе билет. И сам купился. Он не знал, что только его билет был настоящим (ну, может, для вида ещё тысчонку-другую распространили среди прочих лохов, эллинов, козлов и иудеев — для отвода глаз), а за остальными билетами в кассы стояли сотрудники проверенные и надежные, включая не только дзержизмундовцев, обмундированных под битломанов, панков, рэперов, скинхэдов, нац-болов, рокеров и хакеров, но и такие закаленные в невидимой войне кадры, как агенты Пассионария, Володя То-тельбойм (тот паренек, что с красным флагом). Роза Землячка, Клава Цеткина, Олеко Дундич, Алекса Довбуш, три тысячи латышских стрелков, партизан Счорс, матрос Железняк (у этого вообще не было никаких вопросов! эх, яблочко!), восемь двойников попа Гапона, восемь доверенных Ельцюганова, восемь поверенных Зюгаельцина, семь Симеонов от Сената, шесть шестёрок от Полубоярской Думы, пять депутатов без мандатов, четыре кандидата с какой-то мандой, три толстяка-олигарха, один патриархий Ридикюль и тринадцать сопровождающих его иезуитов-католиков, раввин всех раввинов, муэдзин всех муэдзинов, дзэн-будда всех будд и бодхисатв, шаман всех шаманов, капитан Катанья, Капитон Кутунья, Растропович с автоматом, лауреат Жуванейтский с орденом Гроба Господня, лауреатша Толстая-Кышь, Дуня Дунцова, Дуся Бубенцова, Фрося Огурцова, Маня Концова и ещё непосаженный Моня Гершензон.