Браззавиль-бич - Уильям Бойд

На ней были джинсы и темно-синяя хлопчатобумажная рубаха. Лицо открыто, волосы подхвачены обвязанной вокруг головы бархатной лентой. Я подумала, что она сама выглядит свежей, бодрой и спокойной.

— Как Юджин? — спросила я.

Она ответила не сразу, какое-то время смотрела в пол.

— Он так и не сказал мне, что случилось в тот день, — ровным голосом проговорила она.

— Он хотел убить меня. — После паузы я добавила: — Я думаю.

Джингу передернуло, она резко отвела глаза. Поднесла обе руки ко лбу, провела по нему, словно разглаживая морщины. «Я не могу в это поверить», — сказала она.

— Он словно сошел с ума. Начал меня избивать. Беспощадно. Если бы я не убежала…

Теперь она снова с яростью смотрела на меня, как будто стремясь мобилизовать всю свою энергию и решимость. Потом сказала негромко, спокойным тоном: «Вы представляете себе, Хоуп, как на него все это подействовало? Эти убийства, эти драки. Вы должны понять».

— Послушайте, я же ему говорила. Он не хотел об этом слышать. Я же не старалась… перехитрить его, не темнила.

— Я понимаю, понимаю. Но ему от этого не легче. И вдобавок то, что кто-то вроде вас, я имею в виду, человек со стороны, все у нас… — она покрутила рукой в воздухе, — перевернул вверх дном.

— Надо думать… — Я прислушалась к своей внезапно проснувшейся британской рассудительности. Нет, никаких спасительных вариантов мне здесь не предложат.

— Он не в форме, — продолжила Джинга. — Очень угнетен. Это тяжело.

— Сочувствую, — сказала я. — Могу я с ним увидеться?

Внезапно вид у Джинги стал пристыженный, вся ее уравновешенность и холодная собранность исчезли. Такого выражения у нее на лице я никогда не видела, оно совершенно не вписывалось в образ, выглядело нелепо, как наклеенные усы или клоунский красный нос.

— Он не хочет вас видеть, — сказала она. — Отказывается.

— Блестяще… И что же из этого следует — для меня?

К Джинге снова вернулось самообладание. «Ну, вы сами понимаете… Здесь вы не можете продолжать работу, моя дорогая». Я на мгновение закрыла глаза, потом встала и прошлась по комнате; я вела себя так, словно у меня был выбор, словно мне нужно было, преодолевая себя, принять решение и освоиться с ним. Джинга без малейшего нетерпения ждала моей реакции.

— Вы правы, — сказала я. — Это невозможно. При таких обстоятельствах.

— Я предполагала, что вы согласитесь.

Она достала какие-то бумаги из сумочки, выложила на письменный стол.

— Это официальное письмо о расторжении контракта. Подпишите вот здесь, пожалуйста… А здесь чек, — она постучала ногтем по конверту. — На все, что мы вам должны за не отработанный по контракту срок.

— Очень благородно с вашей стороны.

На мой сарказм она откликнулась неожиданно резко. «Вы знаете, Хоуп, что я здесь ни при чем. Мы остаемся друзьями, во всяком случае, мне приятно так думать. Но мне нужно помогать Юджину. Гроссо Арборе должен функционировать. А без него… Вы сами знаете, как тут все поставлено».

Я впервые серьезно призадумалась над тем, какова степень нервного истощения у Маллабара.

Я расписалась. Джинга мне улыбнулась; я подумала, что не без грусти.

— Имеется еще одна вещь, — сказала она. — Мне очень жаль.

— А именно?

— Вот текст вашего контракта. — Она перелистала несколько страниц. — Вы помните этот пункт?

Я прочла его. Я не могла не усмехнуться. Суть заключалась в том, что все публикации на основе исследований, проведенных в Гроссо Арборе, охраняются авторским правом этой организации, если не будет дано ее особого разрешения. То же относилось ко всем собранным данным, которые по окончании срока контракта должны быть сданы в архив фонда.

— Нет, — сказала я. — Это у вас не выйдет. И не мечтайте.

— В книге вам полностью воздадут должное. Юджин вам обещает. Я вам обещаю.

— Мне на это насрать. Вы меня не остановите.

Джинга резко встала. «Сейчас вам лучше помолчать, дорогая. Что бы вы сейчас ни сказали, вы об этом пожалеете. — Голос ее звучал деловито, убедительно, по-матерински. — Я зайду к вам завтра утром, перед тем как вы уедете. Пожалуйста, сейчас не говорите ничего. Мартим отвезет вас в город». Она храбро улыбнулась мне и закрыла за собой дверь.

Я вышла на воздух и закурила. Ночные бабочки мельтешили у фонаря над входом в барак, ударялись о колпак, на лету задевали его крыльями. Три бледных пятнистых геккона, вцепившись в деревянную стену, неподвижно и терпеливо ждали, когда насекомые на нее сядут. Воздух был полон скрипучими голосами сверчков и звуками шутливой перепалки и смеха, которые доносил с кухонного двора ночной ветер.

Кроме всего, происшедшее меня забавляло: я взглянула на него, смирившаяся, готовая разрыдаться, — и затряслась от беззвучного сдавленного смеха. Я судорожно, глубоко затягиваясь, как смертник перед самым расстрелом, курила свою сигарету, расхаживая по дворику, бесцельно размышляя о том, что делать дальше, перебирая те немногие эфемерные возможности, которые у меня остались. Я испытывала странное облегчение: такое бывает, когда твое поражение становится очевидным. Теперь, во всяком случае, можно прекратить борьбу, говоришь ты себе. Как бы то ни было, с этим эпизодом покончено, может начаться новый.

Я вздохнула, я покачала головой, я мысленно завыла на звезды в ночном небе. В голову мне пришла фраза, которую как-то Джон привез из Америки: обыграли, отодрали и обосрали. Да, подумала я, именно это со мной и произошло: меня обыграли, отодрали и обосрали…

Хаузер приглашал меня зайти к нему поздно вечером выпить, если у меня будет настроение. Оно появилось, только что, и я зашагала по Главной улице к его бунгало. В звездном свете огромная хагания отбрасывала на пыльную дорожку пятнистую, изломанную тень. Я думала: что мне делать? Куда мне идти? Кто пойдет со мной?

Хаузер, улыбаясь, распахнул передо мной дверь.

— А, Хоуп, — произнес он. — У меня для вас сюрприз.

— Пожалуйста, не надо, — сказала я. — Сюрпризов с меня на сегодняшний вечер хватит.

Я переступила через порог. Тоширо, стоя у морозильной камеры, открывал бутылку пива. За столом сидели Ян и Роберта Вайль.

Все прошло прилично, в общем, совсем неплохо, мы не испытывали ни неловкости, ни скованности — вопреки моим ожиданиям. Мы долго и горячо рассуждали о том, как нас с Яном похитили, говорили об Амилькаре и команде «Атомный бабах», о миссионерской школе и ночной атаке. Я рассказала им о своих последних днях в плену, об изящной пушке и слишком маленьких для нее лиловых снарядах, о нелепой смерти Амилькара, о недоумевающих и обходительных бельгийских наемниках. Эта беседа взбадривала, поднимала настроение — в особенности после тягостной встречи с Джингой Маллабар. В тот вечер в комнате царила воодушевляющая атмосфера примиренности и единения. Хаузер и Тоширо без перебоев снабжали нас пивом и пригласили двух новых научных сотрудников (Бреда и Мильтона, если я не путаю), чтобы они тоже послушали наши военные рассказы. Радио у Хаузера было настроено на какую-то центральноевропейскую станцию, передававшую на коротких волнах джаз пятидесятых. Роберта выкурила две-три своих ментоловых сигареты, и Ян не сделал ей замечания.