Браззавиль-бич - Уильям Бойд

И добавила: «Мне очень жаль».

Он развел руками. «Что ж, Хоуп, я понимаю, — начал было он. — Не волнуйся. Я просто…» Он обернулся и указал на бумаги, наваленные у себя на столе. У меня на столе, мысленно поправила себя она.

— Мне очень жаль, — повторила она. — Но здесь притворяться бессмысленно.

— Я все это сейчас упакую.

— Господи, куда спешить? Мне просто нужно было тебе сказать. Назвать вещи своими именами. Дело только в этом. Останься еще на два дня. Или на три. Как хочешь. Просто нужно знать, на каком мы свете.

— Да, я бы остался, — если ты не против. Это было бы лучше. На день, на два. Я еще не вполне готов к Лондону.

— Нет проблем. — Она улыбнулась. — Я просто не могла больше из вежливости делать вид…

— Да. Да, разумеется. Ты права. — Он вымученно улыбнулся. — Мне это все чертовски грустно. — Он рассмеялся коротким сухим смехом. — Но ты права.

Она встала и подошла к нему. Она положила руку ему на плечо, он на секунду-другую опустил голову ей на локоть. Она вновь наполнила им бокалы. Ее охватило чувство безмерного облегчения.

— Останься еще на пару дней, — сказала она. — Мне это будет только приятно. И не переживай.

После шторма берег всегда немного меняется — сейчас волны смыли песок, обнажив скрытые под ним скалы, и отнесли его футов на четыреста в море, где образовалась пологая дюна. Однажды на месте прежде ровной полосы пляжа целую неделю продержалась маленькая, длиной в восемнадцать футов лагуна, отгороженная от моря мощным песчаным валом.

Потом был очередной высокий, с сильным ветром прилив, и она исчезла. Очертания берега меняются, но сам берег неизменен.

Когда я спросила Джона, почему он перешел от турбулентности к топологии, он сказал, что устал от изменчивости и хочет теперь изучать понятия, связанные с постоянством. Он хотел заниматься тем, что присуще объекту независимо от воздействующих на него сил и степени его трансформации. Когда нечто сгибают, растягивают или скручивают, то существуют характеристики, на которые деформация не влияет. Он хотел исследовать именно эти неизменные особенности объекта. Он сказал мне, как они называются: топологические инварианты.

Бросьте камешек в воду и посмотрите, как от него расходятся маленькие волны. У многих эти расширяющиеся концентрические круги вызовут мысли о переменах. Но для тополога, сказал Джон, расширяющийся круг — это символ постоянства. Круг, сказал Джон, это замкнутая кривая, это свойство круга, сжимается он или расширяется, есть его топологический инвариант. Я хочу рассматривать то, что остается незыблемым, сказал он, когда все вокруг меняется.

Берег незыблем, думаю я, когда бреду вдоль моря, и берег непрерывно меняется. Какой у него инвариант?..

В пальмовой рощице я вижу двух старух, они собирают упавшие на землю кокосовые орехи.

В топологии объекты, имеющие одинаковые инварианты, рассматриваются как эквивалентные, независимо от того, насколько по-разному они выглядят. Помятый диск спущенного футбольного мяча обладает теми же инвариантами, что надутый мяч, хотя они выглядят и ведут себя совершенно по-разному. Объекты, в таком смысле эквивалентные, называются гомеоморфными. Я вхожу в пальмовую рощу и здороваюсь со старухами. Они отвечают на мое приветствие. Вот, думаю я, мы все трое гомеоморфны друг другу… Да, мне кажется, у нас одни и те же инварианты. Разница между нами чисто внешняя. Женщины скромно улыбаются, когда я с ними прощаюсь, потом снова наклоняются к земле собирать падалицу.

Я терпеливо сидела у себя в комнате, дожидаясь, когда мне позвонят из холла и известят, что приехал Хаузер. Я получила сообщение из Гроссо Арборе: Хаузер приедет и доставит меня обратно в лагерь, чтобы «обсудить условия моего контракта». Я не знала, что это означало или подразумевало, и вовсе не рвалась вернуться; но понимала, что до бесконечности откладывать нельзя; я должна приехать хотя бы затем, чтобы забрать свои скромные пожитки.

В дверь постучали. Это оказался один из помощников директора, молодой человек из Ганы по имени Кваме. Он сообщил мне, что администрация отеля освобождает помещение, где жил мистер Шукри, и директор просил выяснить, не хочу ли я оставить себе что-то на память. Я была удивлена таким вниманием. Когда мы выходили из комнаты, зазвонил телефон: Хаузер ждал меня внизу. Он был готов подождать еще немного.

Я стояла у Усмана в гостиной и оглядывалась по сторонам, испытывая некоторую неуверенность и беспокойство.

Кваме, соблюдая приличия, остался в дверях, у него за спиной ждали моего ухода две горничных с пластиковыми мешками и картонными коробками. Я подошла к письменному столу, выдвинула ящик. Увидела паспорт, документы, какую-то мелочь. Для меня здесь ничего не было. В спальной открыла шкаф. Немногочисленные предметы его гардероба висели на плечиках, под ними стояло четыре пары обуви. Меня охватила странная паника. Я знала, что нужно взять какую-нибудь вещь, иначе я потом пожалею. Но что? Я сдвинула все плечики к одной стенке. Этот полотняный пиджак, разве он мне нужен? А эти галстуки? Меня внезапно затошнило. Сама идея о чем-то взятом на память, о вещи взамен Усмана показалась мне оскорбительной и отталкивающей. Я дернула на себя еще одну распялку: его летная форма, которую выдавали всем пилотам, которую никто из них не носил. На полке над вешалкой я увидела его форменную фуражку, так и не вынутую из целлулоидной упаковки, рядом с ней блестела твердая кожа его военного ремня. Ремень? Во всяком случае, что-то полезное, я смогу его носить. Я потянулась за ним, взяла в руки.

К ремню была пристегнута аккуратная коричневая кобура. Кожаная, округлая, похожая на стилизованный боб. Я отстегнула клапан. В кобуре был его маленький, компактный итальянский пистолет. Я вытащила его, взвесила на ладони.

Я вспомнила, — и сердце у меня вдруг сжалось, — с какой гордостью Усман, одетый в пляжные шорты, в тот день показывал мне свой истребитель.

Его талисман, так он сказал. Почему он не взял его с собой, подумала я уже со злостью.

Мои пальцы скользнули по инициалам на рукояти.

Я сразу поняла, что я хочу взять. Я сунула пистолет в карман и вернулась в гостиную. Я сделала глупость, сказала я себе, но я захотела иметь эту вещь, мгновенный порыв, которому я подчинилась, был слишком силен. Это был единственный предмет во всем бунгало, который воскрешал для меня образ Усмана Шукри. Однако я продолжала осматривать гостиную, просто, чтобы соблюсти форму.

Открыв шкаф, я увидела картонную коробку со всеми инструментами и материалами, которые Усман использовал для своих мушиных аэропланов: скальпели и бритвенные лезвия, тиски для мормышек, спичечная соломка и щепочки бальзы. Эта находка побудила меня вернуться к письменному столу, в нижнем ящике я обнаружила тоненькую папочку с изящными чертежами его моделей. Я сказала Кваме, что она мне и нужна. Не успела я выйти из комнаты, как в нее скромно просочились горничные.