Погибель Империи. Наша история 1965–1993. Похмелье - Марина Сванидзе

В общем, все надо переделать – и тогда «спектакль может быть допущен к эксплуатации». Любимов в интервью потом скажет: «Мы подписали протокол, и я его выполнил. Но это ничего не значит. Да нет законов в этой стране. Ну, как у Пушкина: «В России нет закона – есть столб, а на столбе – корона». Это система, которую нельзя объяснить никому: что хотят, то и делают – вот и все». Любимов продолжает: «Причем они ждали, пока я заканчивал работу, и закрывали спектакль. И при этом еще говорили, что «он мало работает, он не выпускает новых спектаклей». Они и раньше говорили: если хотите, делайте «Мать» Горького, а не хотите – можете вообще ничего не делать. Потом меня попросили отбыть в Англию и поставить спектакль там».

Любимов едет в Лондон ставить Достоевского, «Преступление и наказание» в театре Лирик-Хаммерсмит. Любимов напишет: «Меня всегда поражало, что в мире знают Достоевского, а его очень люблю. Когда меня выгнали из страны и я начал скитаться, Достоевский помог мне выживать. У меня покупали постановки Достоевского, и я мог кормить семью.

За день до премьеры «Преступления и наказания» Любимов дает интервью газете «Таймс».

Первый вопрос:

– Вы верующий?

– Да.

– Вы член партии?

– Да.

Дальше Любимов говорит:

Интервью вызывает скандал.

Переводчиком во время интервью выступает Джон Робертс, известный русист и председатель «Ассоциации Великобритания- СССР». Он на одну ночь свозит Любимова на тайную встречу с Ростроповичем и Вишневской. В Олдборо, на побережье.

Ростропович в деревенской гостинице записывает Любимова с женой как мистера и миссис Андроповых, проживающих в Кремле. Ростропович комментирует: «Самое замечательное здесь, что никто никого не боится».

Вскоре после этого премьера «Преступления и наказания», за которую Любимов получит престижную театральную премию влиятельной лондонской газеты «Ивнинг Стандарт», как лучший режиссер 83-го года.

После блестящей премьеры к Любимову подходит сотрудник советского посольства, предлагает встречу в посольстве. Любимов отказывается, опасаясь ареста. Сотрудник посольства впоследствии скаламбурит, имея в виду спектакль «Преступление и наказание»: Любимов совершил преступление, и наказание последует. Ему от нас не уйти.

В Москве одни говорят: чего он там боится, пусть едет. Другие советуют подождать и не ехать.

13 января 1984 года с Любимовым в Париже встречается актер Театра на Таганке Смехов.

Смехов вспоминает Любимова в тот день в отеле «Интерконтиненталь»:

«И приеду, да! Приеду – работать, а не слушать проработки. Но ведь вы можете меня понять. Двадцать лет, почти каждый шаг с таким трудом… А как они со мной в райкоме… Как с мальчиком… И теперь я должен им верить. Я больной… Один, денег нет. Да, я все понимаю… Веня, как я приду в посольство? Я приду, мне в жопу вколют и мешком привезут в Москву… что мне там, их пенсия нужна? Я же хочу вернуться – но не для битья, а как режиссер! Я должен работать…»

Этот разговор происходит, когда у власти Андропов. Вот через три недели после этого разговора и собирается партбюро театра, чтобы выгнать Любимова из партии. Это 9 февраля 84-го года. Заседание партбюро начинается, когда еще нет информации о смерти Андропова. А потом вдруг сообщают, что он умер. Воспользовавшись этим обстоятельством, партбюро прекращает заседание и не выгоняет Любимова из партии. Но 6 марта 84-го года наверху принято новое решение – выгнать Любимова с работы.

У Любимова в его книге воспоминаний в виде писем сыну Петру, которому тогда, в 84-м, пять лет, написано:

Дальше Любимов пишет:

Любимов напишет:

Потом напишет:

Он ставит в июне 84-го в Вене, впервые начинает работу над оперой в Милане, потом, 14 июля, прилетает в Париж по приглашению министра культуры Франции Жака Ланга.

Министр говорит: «Я и Франция рады оказать вам гостеприимство, предоставить вам театр». Министр выводит Любимова на балкон. Любимову в тот же день сообщают, что в Москве советский министр культуры Демичев на вопрос артистов, сможет ли Любимов работать у себя в театре, ответил: «Нет. Мы подыщем ему работу, если вернется».

11 июля 84-го года Любимова лишают советского гражданства.

Большинство из того меньшинства, которое в курсе истории с Любимовым, в душе считает, что эмиграция – это удача, потому что заграница для советского человека – это награда. Лишение гражданства в 84-м году в массовом сознании так же не существенно, как отлучение от церкви.

Любимов лишается советского гражданства в 1984 году одновременно с Тарковским. Тарковский отказывается от гражданства сам, считая, что в этом случае к нему отпустят сына, которого не пускают к нему за границу, где он работает, и несмотря на то, что он смертельно болен. Любимов считает, что у Тарковского наивная логика: он отказывается от гражданства, и детям разрешают поехать к нему. Любимов говорит, что «для нормального мышления это нормальный ход, но для нашего отечества уважаемого, где все шиворот навыворот, одна логика: добить!». Потом напишет: «На Западе Тарковский сделал бы картин двадцать, а у нас с трудом сделал четыре. По себе знаю, что на спектакль тратишь гораздо меньше времени, чем на бесконечные сдачи. И унизительно, и время теряем, ведь они дают свои идиотские замечания и говорят: «Через две недели или через месяц мы будем еще раз смотреть. Начинаешь править, чтоб не испортить спектакль». Иногда по пять, по шесть раз сдавали. Ведь эти все безобразия и вынудили уехать Андрея Тарковского».

Любимов будет у Тарковского в его квартире в Париже, в день, когда он получит премию за «Жертвоприношение» и когда он уже умирает.

Любимов и Тарковский и раньше разговаривали о том, почему таковы их отношения с властью. Тарковский говорил: «С вами понятно, вы с ними дрались, что-то доказывали. Но я же никогда с ними не спорил. Они просто не давали работать. Очень трудно я пробивал свои сценарии. Я очень мало сделал. Это меня взорвало, и я решил, что я не буду больше там работать».