Тайна совещательной комнаты - Леонид Никитинский

— Роза? — удивился Журналист. — Неужели? Вот не думал…

— Ну как же, — сказала Ри, — А я не сомневалась, что она поможет, прямо к ней вчера и пошла.

— Там Старшина уже тост говорит, — сказал Журналист, направляясь к столу, — ему все еще было неловко с Ри, — Роза дала тысячу долларов просто так?

Зябликов поднял рюмку с водкой в руке, и все замолчали. Он обвел глазами их всех молча, как делал это когда-то в Чечне, прежде чем что-то важное сообщить о смерти ли или об атаке, и сказал:

— Когда в атаку, то проще. Даже если ползти. Убьют не убьют — не думаешь, а просто бежишь. А труднее всего в обороне. В обороне невозможно не думать, что тебя могут убить. Ты просто сидишь за мешками с песком, а в тебя целится снайпер и летят осколки. В понедельник мы садимся в оборону, ребята. Нас всего двенадцать, и нам некуда отступать. Нам надо держаться. Я сам уже не понимаю зачем, но держаться надо. Я не знаю, кто там прав, кто виноват в этом деле, и пусть каждый из нас проголосует так, как проголосует. Это уже неважно. Нам важно продержаться до конца, вот и все.

Он поднял свою рюмку и выпил, и все выпили тоже, только Медведь выпил воды, как и Кузякин, Фотолюбитель и Роза, которые были на машинах, а хозяин дома ни с того ни с сего вдруг громко икнул.

— Я тоже хочу сказать вам всем на прощание, — сказал Океанолог, и все, у кого в рюмках было пусто, снова торопливо налили. — Я чувствую себя как предатель, хотя я ни в чем не виноват. Но это ощущение собственного предательства не пройдет до тех пор, пока я не узнаю, что вы выстояли. Что мы победили. Не знаю кого или что. Нет, знаю, это написано в бумажке у Петрищева, все прочтите еще раз и запомните: «Страх ненавистной розни мира сего». Рознь нельзя победить, да это, наверное, и не нужно, потому что все люди разные, очень разные. Но можно победить страх, и вот это и будет победа.

Все снова выпили под впечатлением от речи Океанолога — кто-то понял, кто-то ничего не понял, но все были воодушевлены. Хозяин дома опять икнул, снова налил себе и полез на стул, глядя оттуда на гостей одним здоровым глазом.

— Ну, теперь и я скажу тост, — сказал он, и здоровый глаз его дернулся не то от смеха, не то от злости. — Люди, вы пьете мое вино и едите мой шашлык, я рад этому, но теперь уж послушайте, что вам скажу я. Я просто умираю от смеха, но я не хочу, чтобы у моей жены и у меня через нее были какие-то неприятности. И, Марина, я больше не пущу тебя в этот дебильный суд, откуда ты возвращаешься как ненормальная. Вы все, послушайте Сашка из Алма-Аты. Все, что вы тут говорите, — это бред. Я бываю, конечно, пьян, но я так не брежу. Вы ищете какую-то правду, несчастные лохи, но ее просто нет. Меня взрывали вместе с женой, может быть, я тоже кого-то взрывал, зато я знаю, что правды нет. А вас просто, если надо будет, растащат по одному и перещелкают, как вшей. Все, люди, теперь пейте дальше мое вино и ешьте мой шашлык, мне не жалко…

Он выпил, икнул, как теперь стало понятно, нарочно и свалился со стула, тоже уж, конечно, нарочно. Он был всем неприятен, но, пожалуй, в этот момент был для многих из них более убедителен, чем Старшина или Океанолог. В его словах была логика, а в словах тех двоих ее вроде бы и не было никакой. В его словах был жизненный опыт, понятный всем, а в тех словах хотя тоже был очень важный опыт, но лишенный логики и понятный не разуму, а чему-то другому, что, вопреки воззрениям Океанолога, объяснявшего Старшине, что всякая икона — подлинник, есть далеко не у каждого. Разъезжались они в молчании.

Воскресенье, 30 июля, 15.00

Роза в каминном зале отчитывалась перед Лисичкой о проводах Океанолога:

— Зябликов ненадежен. После отъезда Драгунского он остался лидером, но он сам не знает, чего хочет. Говорит, что хочет, чтобы все было честно.

— Глупость, — сказала Виктория Эммануиловна, делая, тем не менее, пометку в своем блокноте, уже сплошь испещренном какими-то значками, — Климову вы деньги предложили? Может быть, уже отдали?

— Нет, не успела, — сказала Роза.

— Почему?

— Потому что обстановка была неподходящая, — сказала Роза. — Мы же не в магазине, надо же его еще и убедить, он тоже человек. И спалиться там с самого начала было бы, я думаю, неразумно, хотя вы бы от меня тогда, может быть, отстали. Зато я нашла подход к Мыскиной и отдала ей тысячу; поставьте это, пожалуйста, в счет.

— Глупость, — повторила Лисичка, делая пометку в блокноте. — Это вы просто на ветер выбросили, она и так за обвинительный вердикт будет голосовать. Что еще?

— Еще Журналист, — сказала Роза, которая приберегла самый дорогой товар напоследок. — Он стал показывать Океанологу в записи какой-то старый телесюжет про Лудова. И кого-то они в этом сюжете искали.

— Кого же они искали? — спросила Виктория Эммануиловна, довольно умело напуская на себя вид полного безразличия, что, впрочем, не обмануло Розу.

— Какого-то человека, который там, в сюжете, только промелькнул на заднем плане. Когда они были у компьютера, я не могла подойти близко по той же причине, что уже называла вам: боялась спалиться. Потом они вышли в сад, и там я смогла подслушать их разговор; весь костюм насмарку, там дождь был.

— Ну, поставьте в счет, — сказала Лисичка. — И о чем же они говорили?

— Океанолог сказал, что сюжет он не сможет принять и передать по Интернету с корабля и что в уголовном деле есть фотография этого человека, вот ее Океанолог мог бы кому-то показать на каких-то там островах.

— Не играйте со мной, Роза, вы же считаете, как компьютер, и давно догадались, о ком речь, — сказала Лисичка, — Но этот человек мертв. Зачем им его фотография? И как они могут достать ее из дела? Разве что телефоном переснять, но я предупрежу Эльвиру, чтобы она ее больше не показывала. Дальше.

— Дальше самое интересное, — сказала Роза, — Вот это уже дорого будет стоить, договоримся? Кузякин сказал, что сегодня, то есть в воскресенье, он попытается найти кадр с этим человеком в исходниках к старому сюжету. Возможно, он сказал, он сможет сделать это на студии. Но у него уже нет пропуска туда, поэтому он сейчас, скорее всего, уже пробирается туда, как вор. Вот теперь все, Виктория Эммануиловна. Вы довольны?

— Спасибо, — сказала Лисичка, — Вы хорошо поработали, я надеюсь, что это лишь начало. Мы встретимся завтра в суде, но там нам контактировать нельзя, кроме каких-то совсем уж экстренных случаев. Слушайте внимательно все разговоры у присяжных и завтра же обязательно прощупайте Слесаря. Ну, если вам жалко ваших денег, то хватит ему и пятисот.

Воскресенье, 30 июля, 16.00

Как только Роза вышла, Лисичка стала дозваниваться Тульскому.

— Придется поработать, подполковник, — сказала она, — Я надеюсь, вы в состоянии. Сейчас или чуть позже присяжный Кузякин попытается незаконно проникнуть на телестудию, где он уже не работает, и взломать редакционный компьютер, доступа к которому в связи с увольнением он тоже лишен. Я бы и сама поехала с ним поговорить, но мне не позволяет этого сделать процессуальный статус. Ваше дело понять, что именно попытается сделать Кузякин, не дать ему этого сделать, а дальше по обстановке. Может быть, следует его задержать на какое-то время, но учтите, что мы пока не заинтересованы в целом в роспуске коллегии.