Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

– До них дошел смысл послания?

– Нет. Они думали, что колдуны из Майомбе не сдержали слова и освободили демона, вселившегося в кого-то из рабочих. Вот почему они хотели убить всех выходцев из Нижнего Конго. Они верили в черную магию, но еще больше – в белую, то есть в «голланд-голланд магнум»[87].

Внезапно к рокоту мотора добавился гул самолета.

– Чепик, – прокомментировал Морван, поднимая глаза к крошечному силуэту двухмоторного самолета, едва различимого в белом небе. – Через четверть часа будем на борту.

Когда они окажутся на земле, будет уже не до расспросов. Старик замкнется, как волчий капкан. Это его последний шанс получить ответы.

– Де Пернек… – продолжил Эрван чуть громче, чтобы перекричать гудение мотора «эндуро», – ты его еще видел?

– Нет. После того как он сдал Белых Строителей, ему вряд ли стоило задерживаться по соседству. К тому же он боялся, что обнаружится его участие в деле Кати.

– Почему он не выдал тебя?

– Ты что, полный мудак? Он бы и сам загремел за соучастие в убийстве.

– И ты никогда о нем больше не слышал?

– Хочешь сказать, не посылал ли он мне открытку к Рождеству? Нет. Да и не больно-то надо. Я знаю, что он практиковал в качестве психиатра где-то в Валлонии. Он умер несколько лет назад. Рак с метастазами.

Оставалась Мэгги. Эрван допускал, что Морван пощадил ее, опасаясь гнева семей, но зачем он женился? Создать семью с Горгоной, которая им манипулировала? Потому что она его об этом попросила, и все? Или потому что он опасался Белых Строителей? Не вяжется.

Берег приближался: Кросс держал швартов, Морван, снявший спасательный жилет, уже ухватился за сумки, готовый к высадке.

– Ты не все мне сказал, – не сдавался Эрван, хватая его за руку.

– Что еще?

– Почему ты женился на Мэгги? Почему ты просто не сдался, как только взял Человека-гвоздя? У тебя много недостатков, но ты никогда не уходил в кусты.

Морван остановился и обратил к нему свою самую широкую улыбку. Его буйволовые черты выражали и облегчение, и триумф. В конце концов он открыл свое сердце, он вытащил сына. Чего еще желать?

– Я знал, что, начав историю, ее придется так или иначе закончить…

– Ответь: к чему этот брак?

Старик перешагнул через борт и ступил одной ногой в воду – Кросс был уже на берегу, пилот заглушил мотор. Они избавились от оранжевых помочей, но оставили пуленепробиваемые жилеты.

Морван протянул руку сыну и помог ему выбраться на твердую землю.

– Кати жила на вилле, стоявшей на окраине, где никто никогда не бывал. На следующий день после преступления, еще до того, как нашли тело, я раздобыл ее адрес и отправился туда. Хотел проверить, нет ли там улик против меня.

– Все знали, что вы были вместе.

– Я говорю о моих… проблемах. Я должен был увериться, что у нее не завалялось чего-то вроде личного дневника или не знаю, чего еще… Ну и огреб по полной.

– Что ты нашел?

– Младенца. За два месяца до этого Кати родила ребенка, отцом которого был я. Потому она и приехала в Лонтано: чтобы мне сообщить.

– Мла… младенца?

– Она так и не сумела мне признаться, не осмелилась. Возможно, это все бы изменило… Мне всегда казалось, что то свидание в «Лучезарном Городе», в последнюю ночь, она назначила, как раз чтобы мне наконец сказать. Но мой психоз взял верх.

– А младенец?

У Эрвана заело пластинку. Камыши переливались вокруг них, как огромный театральный занавес: пьеса закончилась, а актер все еще твердил одну и ту же реплику.

– У меня стало такое же лицо, как у тебя, когда я обнаружил грудничка, – продолжил Морван. – А дальше все пошло очень быстро. Некоторым образом этот ребенок отметал все сомнения и вопросы. Это был мой сын: я не собирался от него отказываться, и каким бы безумным это ни казалось, Мэгги, та, что подстрекала к убийству его матери, сразу же сказала, что вырастит младенца. Я и сейчас ее вижу: с разбитым лицом, в повязках, держит малыша на руках и предлагает мне невероятный уговор: если я на ней женюсь, она до самой смерти будет заботиться о нем как о своем собственном сыне.

Кросс, стоявший за стеной камыша, призвал их к порядку.

– Шевелитесь! – бросил он по-французски. – Что-то мне здесь не нравится.

Морван, кажется, не слышал.

– Она уехала в Кисангани, в район Великих озер, под предлогом, что ей нужно оправиться от переживаний. Девять месяцев спустя она всем объявила, что родила. Между делом мы поженились. И никогда не возвращались в Лонтано.

Эрван застыл на берегу, неподвижный, как свая.

– А этот ребенок, кто он?

Морван любовно погладил его по затылку:

– А как ты думаешь?

78

В этот момент раздались выстрелы. Они бросились на землю.

– Ni nani? – закричал Морван Кроссу, по-прежнему лежащему где-то впереди в кустах.

– Maï-Maï!

Легионер с оружием наготове казался по-прежнему невозмутимым. Эрван повернул голову и заметил пилота, примостившегося рядом, тоже с «калашом». Конечно же, из запасов Понтуазо. Налог с источника. Не желая отставать от остальных, он тоже достал свой «глок» и загнал патрон в ствол. Неизвестно, что прикажет отец: отстреливаться или попытаться проскочить под пулями.

А пока что воцарилась тишина. Даже птицы и насекомые замолчали. Только гул «сессны» приближался. Самолет белых господ – но как до него добраться?

– Ты скольких видишь? – спросил Морван, на этот раз по-французски.

– Минимум десяток.

Старик выругался, но не казался удивленным. Для этих мародеров Морван, почти один, в пироге на реке, – не просто удобный случай, а подарок судьбы, от которого грех отказываться. Эрван оценил риск, на который пошел отец, чтобы спасти его.

Новые очереди. Они практически вжались носом в глину. Грегуар беспрестанно оглядывался, безусловно опасаясь атаки с тыла, со стороны реки. Пули свистели, сбивая верхушки камышей и пропадая в синем озере неба.

Эрван глубоко вдохнул и поднял голову. Это был его третий бой, и он уже начал привыкать. И даже ловить кайф. Переливающаяся рябь на реке, зеленая лента берега, выделяющаяся на лазурном фоне, горячий воздух, сияющий, напитанный влагой и полнотой жизни, даже выстрелы, с их ритмом, синкопами, контрапунктом, выпевающие дробный гимн смерти, – все это внезапно показалось ему чудесным и до странности девственным. А может, девственным был он сам, словно очищенный последними двумя днями, когда смерть неотступно следовала за ним…