Пока Париж спал - Рут Дрюар

– Sam-uel? – слышу я голос Бородача за дверью. – Tout va bien?

Это заставляет меня подпрыгнуть от испуга.

– Oui! – кричу я в ответ, пытаясь замотать бинты вокруг ног.

Я вовремя вспоминаю спустить сливной бачок.

Они улыбаются мне, когда я возвращаюсь обратно в столовую. Хочу спросить их, зачем это все. Почему они готовят праздничный ужин в пятницу, но не зовут никого в гости. Бородач произносит молитву, а затем отрезает большой кусок хлеба. Он складывает ломтики в корзину и передает ее мне. Я тут же кладу кусок в рот. Ужасно хочется есть. Хлеб вкусный, похож на бриошь, который мы иногда едим во время goûter. После подается что-то вроде мясного рагу с разными гарнирами. Ненастоящая мама и Бородач разговаривают друг с другом. Время от времени я слышу свое имя, иногда они смотрят на меня, как будто ожидая, что я скажу что-нибудь, но я просто смотрю в свою тарелку.

После ужина мы убираем со стола, но никто не моет посуду. На кухне бардак – грязные тарелки свалены в кучу в раковине. Я удивлен, что они не убираются. Вместо этого они идут в гостиную. Рука Бородача крепко держит меня за плечо, поэтому мне не удается улизнуть в свою комнату. Наверное, я мог бы, но не хочу, чтобы меня беспокоили.

Ненастоящая мама передает Бородачу большую книгу, и он аккуратно берет ее в руки, словно боится сломать. Думаю, это Библия. Бородач сидит в одном из деревянных стульев и перелистывает страницы. Я сижу на золотом диване рядом с Ненастоящей мамой. В комнате царит полная тишина, он выбирает, какую историю прочитать. Я тут же узнаю ее по бесконечному списку животных. Некоторые названия животных совпадают в английском и французском, например: lion, tigre, léopard. Я понимаю, что serpent значит «змея» по тому, как он шипит, называя ее. Интересно, как по-французски будет «потоп». Но тут я чувствую, что засыпаю, слова начинают перемешиваться и звучать, как песня, слов которой я не знаю. Я кладу голову на подлокотник.

Париж, 19 сентября 1953 года

Сара просыпается рано, в последнее время это случается часто; Давид похрапывает рядом с ней. Она пытается разглядеть за ним время на часах, но не достает до них руками в темноте. Неважно, она все равно будет вставать, неплохо было бы попить кофе в одиночестве и собраться с мыслями перед началом дня. Она бесшумно выскальзывает из кровати и ныряет ногами в тапочки.

На кухне засыпает кофейные зерна в кофемолку и поворачивает выключатель. Чтобы заварить кофе, требуется время, но ей нравится запах, да и сам процесс успокаивает. С тех пор, как они вернулись из Аушвица, она стала получать удовольствие, выполняя рутинные дела, чего раньше никогда не было. Теперь она не спеша моет посуду, тщательно промывая каждую тарелку, а затем вытирает все до блеска. Раньше она поставила бы их в сушилку. Но теперь такие ритуалы помогают ей сохранять эмоциональное равновесие.

– Ты уже встала? – спрашивает Давид, заходя на кухню. – Сколько времени?

– Я не знаю, около семи.

– Чем ты хочешь заняться сегодня?

– Не знаю.

Раньше по субботам у них была традиция – с утра они шли в синагогу, затем скромно обедали дома и прогуливались по Маре во второй половине дня. Но теперь им приходится все время придумывать, чем бы заняться – что могло бы понравиться девятилетнему мальчику. Саре не хватает походов на службу, и она знает, что Давид тоже по ним скучает.

– Давид, почему бы тебе не пойти в синагогу, а я схожу погулять с Самюэлем? Может, свожу его в Тюильри.

– Мне бы хотелось, чтобы мы все вместе сходили на службу, как семья. Не хочу идти один.

– Знаю.

Она возвращается к кофе и засыпает молотые зерна в кофеварку.

– Но должно пройти какое-то время, прежде чем мы вместе сможем пойти на службу. Сейчас это только расстроит его и может навсегда оттолкнуть.

Сара смотрит на Давида. Он хмурится.

– Он понимает больше французских слов, чем показывает.

– Знаю.

Сара улыбается, думая о том, как Сэм противится французскому, хотя она видит, что он впитывает новые слова как губка.

– Но он не ходил в церковь даже в Америке, только на Рождество и Пасху.

– Странно должно быть растить ребенка без веры. Как ты можешь привить ему ценности и принципы, ни на что не опираясь?

Сара смотрит на него, задумавшись, а не прав ли он. И значит ли это, что у Самюэля нет ценностей и принципов. Но не верит в это. Несмотря на его злость и желание показать им, что он не хочет быть с ними, она видит, что мальчик хорошо воспитан и внимателен к другим, хоть и пытается это скрыть. Он на самом деле не желает ранить их, ему просто хочется поехать домой.

– Он хотя бы немного понимает, что такое вера, – продолжает Давид. – Знает, кто такой Бог. И он уже бывал в церкви раньше.

Он снова хмурится, и Сара понимает, что он обдумывает сказанное. Затем он говорит:

– Я думаю, важно подчеркнуть, что это тот же самый Бог. Мы должны искать точки соприкосновения, где это возможно.

– Как же быть с Рождеством?

Давид улыбается ей.

– С Рождеством? Ты забегаешь слишком далеко.

– Да, но ты знаешь, что в Америке это очень важный праздник. Вся страна отмечает его.

– Думаю, мы тоже можем дарить ему подарки и делать вид, что их принес добрый толстяк в красном пальто и с белой бородой. – Он ухмыляется. – В этом ведь нет ничего плохого.

Сара знает, что он иронизирует, но она не настроена на шутки. Давид всегда был непреклонен в том, что касается Рождества. Она отвлекается и проливает кипяток мимо кофейного фильтра.

– Все готово к сегодняшнему дню?

Давид кладет руку ей на плечо.

– Да. Еда готова, и я вчера сделала уборку.

– Отлично.

Он забирает у нее кофейник.

– А теперь садись. Сегодняшний день должен быть посвящен отдыху и молитвам. Я знаю, ты любишь постоянно что-то делать, но давай вспомним Бога в этот особенный день.

Как объяснить ему, что это-то и тревожит ее больше всего? Как сказать, что она больше не может молиться? Ее разум раздирают сомнения; она больше не понимает, что правильно, а что нет. Плохо, что она хотела вернуть сына? Плохо ли наказывать человека, который его спас? Она не хотела, чтобы его наказывали.

Каждый раз, когда она думает о Бошаме, ее наполняет стыд. Естественно, это было не ее решение, но тюрьма! Это кажется таким несправедливым. Их всех уже наказывали, слишком много и слишком долго. Она просто хочет, чтобы всем страданиям пришел конец. Иногда ей кажется, что она поглощает в себя боль всех людей до тех пор, пока ее сердце не разорвется на части. Это уже слишком. Она просила Господа помочь и дать ей сил, но кажется, он больше ее не слышит.