Вид с дешевых мест - Нил Гейман

А тем временем, это просто бизнес в процессе перестройки – все как обычно.

Это одно из двух предисловий к книге Кори Доктороу «Информация не желает быть свободной: законы для эпохи интернета» (2014).

Загадка отца Брауна. Г. К. Честертон

Дело не в том, что историям об отце Брауне не хватает красок. Честертон, в конце концов, был художник и почти каждый рассказ начинал с пейзажа светом.

«Вечереющий свет на улицах был огромен, ясен, переливчат и пуст» («Человек в коридоре»).

«Стоял один из тех холодных и пустых дней в начале зимы, когда свет бывает скорее серебряный, чем золотой, и скорее даже оловянный, чем серебряный» («Бог гонгов»).

«Небо было цвета той самой прусской лазури, что одобрил бы сам Потсдам, но скорее даже той щедрой и сияющей краски, какую ребенок достает из купленной за шиллинг коробочки» («Сказка отца Брауна»).

Вот три примера, вытащенных наугад из «Мудрости отца Брауна», каждый – в первом же абзаце рассказа.

Впервые мы знакомимся с главным персонажем в «Голубом кресте» – вот он, неуклюжий эссекский викарий, навьюченный коричневыми бумажными пакетами и зонтиком. Честертон списал пакеты, зонтик и, возможно даже, самого героя со своего друга, отца Джона О’Коннора – и, к удивлению своему, понял, что священник (с точки зрения общества, существо не от мира сего) по определению должен быть на короткой ноге с миром и его грехами. Этот принцип как раз и иллюстрирует «Голубой крест»: маленький пастор на каждом шагу оказывается умнее и дальновиднее вора-виртуоза Фламбо – потому что священник понимает, что такое воровство.

У него черная сутана, плоская шляпа, соломенные волосы и серые глаза, «пустые, как Северное море». Зовут его отец Браун (возможно, есть инициал «Дж.», а возможно, еще и имя Пол), и это одна из величайших и бесцветнейших фигур детективной литературы, благополучно прожившая еще шестьдесят с чем-то рассказов. Выследить преступника и безжалостно предать его правосудию, да и вообще разрешить загадку отцу Брауну куда менее интересно, чем дать грешнику шанс на прощение или просто выступить орудием здравого смысла, высвечивающего, просвещающего фирменные честертоновские парадоксы. Прочие великие литературные детективы получают целые биографии – когда поклонники заполняют пробелы в историях их жизни и деяний (так куда конкретно, вы говорите, ранили Ватсона?), но отец Браун ловко обходит все попытки выяснить какие бы то ни было детали, лежащие за рамками канона. У него нет ни домашнего быта, ни прежних лет, ни даже прощального поклона.[84] Он решительно бесцветен.

Еще сам Честертон указывал, что публика обычно не обращает внимания на подзаголовок к роману «Человек, который был четвергом (Кошмар)». А ведь возможно, он объясняет кое-что важное об отце Брауне: логика рассказов о нем – это логика сна. Их персонажи как бы почти не существуют до того, как начинается сюжет – и прекращают существовать, когда он заканчивается. Каждая труппа невинных жертв и злодеев собирается ровно под нарратив, чтобы заставить его работать, и ни по какой иной причине. Рассказы представляют собой отнюдь не упражнения в дедукции, и читателю редко дают самому поиграть с набором ключей и логических загадок. Нет, это на самом деле вдохновенные фокусы мастера-шоумена, или тромплёй – картина-обманка, где лишний мазок коричневого вдруг обращает восточного свами в личного секретаря или самоубийство в убийство и обратно.

Рассказы об отце Брауне – это игра масок: мало где не случается разоблачения того или иного рода. И кульминация – обычно не сведение неверных ниточек и определение единственно верной, а раскрытие, кто был кем в истории, которую вы только что прочитали.

Говорят, что Честертон не гордился своим отцом Брауном. Он действительно писал эти рассказы, особенно в поздние годы, чтобы финансировать «Джи Кей Уикли» – рупор своей теории дистрибуционизма (эдакий буколический социализм, где у всякого благонамеренного англичанина будет собственная корова и клочок земли, чтобы ее пасти). Правда и то, что многие рассказы об отце Брауне повторяются: масок в них ровно столько, сколько человек в состоянии притворяться самим собой. Но даже в самых худших рассказах присутствует нечто волшебное и редкостное: то закат, то изумительная последняя строчка.

Сам Честертон был чрезвычайно, непомерно красочен: можно подумать, что он и в детективе будет делать ставку на броское, пышное, пламенное – что его героем будет Фламбо, Воскресенье. Отца Брауна, кажется, создавали не как детектива, а как реакцию на детективы, в массе которых, как сетовал Честертон, «на первой обложке кого-то уж нет/последняя целый расскажет сюжет» («Коммерческая искренность»).

Невозможно прославлять отца Брауна, потому что его не существует. В честертонианской игре масок детектив – это макгаффин[85], значительный самой своей незначительностью. Отъявленный мелкий гоблин, все менее дезорганизованный и встрепанный по мере развития повествования, но все равно крайне бесцветный в своем странствии среди зеркал и непрестанно меняющегося света.

«Одна из мудрых и гнусных истин, что открываются в этой коричневобумажной графике, – говорил Честертон о своем пристрастии к рисованию мелом на коричневой бумаге, – заключается в том, что белый – это тоже цвет».

А еще одна мудрая и гнусная истина – в том, что самый бесцветный детектив на свете в итоге подарил нам самые красочные детективные рассказы.

Эссе из сборника «Сто великих детективов» (1991).

О грезах и кошмарах: сны Г. Ф. Лавкрафта

Если литература – это целый мир, то фэнтези и хоррор – города-близнецы, разделенные черной рекой. Хоррор довольно опасен (или, по крайней мере, так должно быть); по Фэнтези можно спокойно гулять в одиночку.

А если Хоррор и Фэнтези – это города, то Лавкрафт – это такая длинная улица, что бежит от окраин одного до самого конца другого. Когда-то это была дорога средней руки, зато теперь – шестиполосное шоссе, застроенное с обеих сторон.

Таков Г. Ф. Лавкрафт как явление. Г. Ф. Лавкрафт как человек умер в возрасте сорока семи лет более полувека назад.

Человек – худой, аскетичный и устаревший даже для своего времени.

У меня на лестнице стоит Всемирная премия фэнтези, я похлопываю ее по голове всякий раз, как прохожу мимо, – это изваяние Говарда Филлипса Лавкрафта (1890–1937) работы Гэхена Уилсона. Тонкогубый парень с высоким лбом, длинным подбородком и выпученными глазами. Ему немножко неудобно, он немножко не в своей тарелке… не человек, а статуя с острова Пасхи.

Он был одиночкой и обитал в Провиденсе, на Род-Айленде. С внешним миром Г. Ф. Лавкрафт сообщался в основном посредством писем, подчас длиною с небольшой роман.

Он писал для журналов: фантастику для одноразовых изданий вроде «Вейрд Тэйлс» с его претендующими на некую художественность лесби-бондаж обложками. Еще он анонимно написал за другого рассказ о Гудини, переписывал работы начинающих авторов и продал два рассказа – «В горах безумия» и «Безвременную тень» – журналу «Эстаундинг Сториз».