Моя Шамбала - Валерий Георгиевич Анишкин

что он иначе это и не воспринимает, а шахматы — лишь знак его расположения и элементарной человеческой памяти…

— Вова, — остановил меня отец, когда я встал, собираясь пойти на кухню, откуда доносился вкусный запах жареного лука.

— Подожди, раз уж мы заговорили о «моей войне»… Я хочу поделиться с тобой одним своим ощущением.

Я снова сел. Отец смотрел на меня, но было видно, что взгляд его обращен внутрь себя, и вряд ли он видел что-то перед собой.

То, о чем я расскажу, несомненно, тоже относится к необычным способностям человека, его психофизическим возможностям… Диверсия против нас была совершена, когда мы сопровождали груз через границу в нашу Туркмению. Колонна сразу встала, потому что диверсанты взорвали головную машину. Я со своим помощником, молоденьким лейтенантом, назову его Н., находился на заднем сидении «Виллиса». Вел машину наш шофер, старшина, туркмен Аман Сеидов. Услышав взрывы и увидев, что колонна стала, я хотел выскочить из машины, но не успел, «Виллис» тряхнуло, и все, казалось, утонуло в огне. Все дальнейшее ты тоже знаешь.

А теперь слушай. Я готов поклясться, что отчетливо видел снаряд, который прямой наводкой угодил в нашу машину. Раскаленная болванка лежала в машине, по ее стальной поверхности змеились огненные трещины, потом из них зловеще полыхнуло пламенем, а осколки начали медленно отделяться и плавно подниматься. И все это происходило бесшумно, как в немом кино. Куда-то исчез грохот взрывов, рев моторов, крики, пальба…

Потом все обрело привычный ритм. Яростно взметнулся столб взрыва, рявкнуло, будто доской ударило по ушам, и я потерял сознание.

Отец замолчал, но через минуту заговорил снова:

— Я об этом ни с кем не говорил, потому что больше это похоже на бред больного воображения. Но недавно наш шофер, пожилой уже человек, Иван Терентьевич, член партии, солидный человек, семьянин, рассказал историю, которая с ним произошла уже здесь в мирное время. На него во время ремонтных работ стал падать с высоты более двух метров двигатель «Студебеккера». Ты представляешь, что такое двигатель грузовой машины. Это минимум полтонны. Когда Иван Терентьевич увидел двигатель, он был примерно в 50 сантиметрах. И потом все остановилось. Иван Терентьевич оказался внизу, а двигатель потихоньку падает, а он от него сторонится, то есть, отползает. Он видел, как проплывает крышка клапанов, выхлопной коллектор проходит впритирку от его ноги, потихоньку входит в снег, а изпод снега поднимается пыль.

Я с интересом слушал в чем-то близкие мне ощущения и ждал, что дальше скажет отец.

— Так я думаю, — заключил отец, — что я все же успел выпрыгнуть из машины, хотя не представляю, как я мог успеть, и с какой дикой скоростью это должно было произойти, если снаряд разрывался в это время в машине.

Отец посмотрел на меня, словно ожидал какого-то объяснения, но я только пожал плечами.

— Но ведь и твой Иван Терентьевич успел отползти, когда мотор был в 50 сантиметрах от него.

— Да, успел. В этом-то и штука. Я тоже успел, а лейтенант и старшина на кусочки… — Видимо, природа заложила в человека исключительные способности, которые мы вольно или невольно игнорировали и подавляли, пока не потеряли вовсе. Ведь науке известно, что мы в своей активной деятельности успеваем использовать лишь незначительную часть возможности мозга. Значит, сынок, можно предположить, что у тебя, например, заработала какая-то часть мозговых ресурсов, которая не работает у обычного человека. Но, с другой стороны, как физически можно в ограниченное время произвести такие действия, которые не укладываются в этот временной интервал. Это же невыполнимая работа для мышц.

Я очень внимательно слушал. Мне было интересно, но я не знал, что сказать в ответ. Я понимал эту постоянную боль и тревогу отца за меня. Он еще и еще раз искал объяснения аномалий в моем сознании, чтобы убедить меня, что я нормальный человек и ничем не отличаюсь от других, хотя мне казалось, что его это беспокоило больше, чем меня самого. Я давно сжился со всеми своими отклонениями, и они не слишком беспокоили меня.

— Шахматисты, ужинать, — позвала мать.

— Сашенька, я ужинать не буду. Принеси мне чаю в постель. Что-то я устал сегодня, — попросил отец.

— Голова? — глаза матери беспокойно посмотрели на отца, а в голосе звучала тревога.

— Да нет. Все хорошо. Просто хочется полежать. У меня книжица интересная.

Я полистал эту книжицу еще днем. Это была книга «Болезни памяти» Теокюля Рибо, изданная в СанктПетербурге в I88I г.

Рибо утверждал, что мозг может прибегать к обработке информации в ускоренном темпе. Он описывал ощущения людей, переживших повторно события своей жизни в состоянии смертельной опасности. В книге был приведен случай, когда человек избежал смерти лишь потому, что успел лечь между железнодорожных рельсов. За время следования над ним поезда он снова пережил свою жизнь.

Где отец только выкапывает эти книги?! — подумал я.

Глава 20

Арест старого Мурзы. Жена Юсупа. Зубной врач Васильковский. Ограбление.

Я с аппетитом уплетал зажаренную в сале целую картошку и хрустел соленым огурчиком бочковой засолки, когда пришла тетя Нина.

— Приятного аппетита, жених, — улыбаясь, сказала она, по обыкновению подшучивая надо мной.

— Угy, — буркнул я, стараясь не обращать на нее внимания.

— Юрий Тимофеевич дома? — тихо спросила Нина мать.

— Отдыхает. Что-то ему нездоровится сегодня.

— Слушай! Что я тебе расскажу, — уже без опаски, что может помешать отец, затараторила тетя Нина. — Знаешь старого Мурзу?

— Это Мухомеджан чтоли? — стала вспоминать мать.

— Да ты что, Шур! Мухомеджан — это молодой, у него мать. Там отца нет. У того сестра горбатенькая. А этот живет рядом. Ну, у него дочка грудастая такая, Зульфия, и сын Юсуп.

— Да помню, помню, — перебила тетю Нину мать. — От которого жена сбежала, а Мурза его дед.

— Какой тебе дед? Отец он ему.

— Как отец?… Ну, ты меня убила! Юсупу-то лет семнадцать будет. Сколько же тогда Мурзе?

— Да без малого восемьдесят.

— Это, значит, Юсуп родился, когда Мурзе за шестьдесят было, — все подсчитывала мать.

— Выходит, так, — согласилась тетя Нина.

Я хорошо помнил сцену, когда из дома во двор выскочила разъяренная старуха Джамиля, которую все звали просто Милой, и стала сыпать проклятиями, грозя кулаком в небо, перемешивая татарские слова с русскими:

— Чтоб тебе сдохнуть, сука! Чтоб твои глаза бесстыжие закрылись навсегда! Чтоб твоим родителям мучиться до конца дней своих!

Она завыла и стала рвать на себе волосы, потом упала на колени, возвела руки к небу и с надрывом, словно, выплескивая отчаяние вместе с душой, выкрикнула:

— За что, Аллах, ты