Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху. 1930-1940 года - Георгий Андреевский

Да, не зря еще в середине тридцатых годов Людмила Викторовна Дубровина на одном из совещаний говорила учителям: «… Мы с вами самый скучный народ. Попробуйте с кем-нибудь из нас побеседовать на какие-нибудь общие темы, так бедняга чувствует себя страшно неловко, ему совестно, и он скоро перейдет на близкую тему: „Знаете, в моем классе процент успеваемости… и т. д.“. Когда поставили классическую оперетту, многие говорили: „Не надо, сразу и оперетту“, а я уверена, что многие из наших учителей вообще оперетт не видели и считают, что это недостойный вид искусства и педагог стоит выше этого… Педагоги не читают. У многих директоров школ даже указания наркомата лежат неразрезанными. Читайте, читайте, читайте… Мы советуем ученикам читать, а сами читаем только тетради своих учеников».

На том совещании Дубровина высказалась в отношении еще одного неприглядного явления. «Ошибки, – сказала она, – допускают даже учителя, имеющие высшее образование, это продукция наших вузов времен „левацкого загиба“, они зачастую пишут неграмотно… Классической иллюстрацией неграмотности учителя служит один факт, когда ученик написал слово „птица“, а учитель его подправил, написав „птитца“».

Различные протоколы и справки, сохранившиеся с тех времен, донесли до нас и другие интересные ошибки, которые допускали выпускники советских школ. Любили они почему-то употреблять букву «Ы». То напишут «бондырь» вместо «бондарь», то «кастылянша» вместо «кастелянша». А уж какие словосочетания интересные выдумывали, и говорить нечего. Например: «Два человека парней», «Спусковая собачка курка», «Машинистка пишущих машин» (то есть машинистка), а в одном протоколе револьвер «Вальтер» вообще «Вольтером» назвали.

Помимо орфографических ошибок учителя иногда преподносили своим ученикам оригинальные суждения, выходящие за рамки школьных программ.

В одной из школ Замоскворечья в 1932 году учительница литературы, после того как ученик у доски прочитал наизусть «Зима. Крестьянин, торжествуя…», спросила класс: «Ребята, а что тут неверно у Пушкина?» Ребята удивились. Им и в голову не приходило, что у Пушкина может быть что-то неверно. А оказалось, что для торжества у крестьянина не было никаких оснований: на дворе-то крепостное право, а поэтому для него что грязь, что снег – все было едино.

Не менее интересное суждение высказал в 1948 году директор школы № 239 Дзержинского района Г. И. Абрамов, после того как не получил никакого вразумительного ответа ученика на свой вопрос: «Кто, по-твоему, положительный герой в „Мертвых душах?“„Положительный герой, – сказал Григорий Иванович, – капитан Копейкин (это тот, если вы помните, за которого в городе Н. принимали Чичикова). – И разъяснил: – Капитан был на войне 1812 года, участвовал в битве народов под Лейпцигом, ему оторвало руку и ногу, он вернулся на родину, но ничего за свои подвиги не получил“. Последнее обстоятельство было особенно понятно Григорию Ивановичу, потерявшему на войне руку. Больше того, Копейкин на свое жалованье хоть рюмку водки выпил в Палкинском трактире и пообедал в ресторане „Лондон“ котлетой с каперсами, пуляркой с разными финтерлеями и бутылкой вина. Абрамову же приходилось довольствоваться тем, что жена заворачивала ему утром в газету.

Не знаю, можно ли капитана Копейкина считать положительным героем, он все-таки стал разбойником после того, как не получил пенсиона, но директора школы понять можно. Фронтовикам после войны жилось трудно, впрочем, как и всем.

Плохую жизнь в России не случайно называют собачьей, а поэтому и рассказ о жизни собаки вряд ли может оставить кого-либо равнодушным. Антон Павлович Чехов понимал это и написал рассказ. Рассказ назывался «Каштанка». Читая его, дети плакали и смеялись.

В начале 1944 года профессор Петрова взглянула на бедную собачку по-новому и о том, что увидела, рассказала в журнале «Начальная школа». В статье, названной «Объяснительное чтение», она озарила образ обыкновенной дворняжки светом своих идей. «Можно разбирать „Каштанку“ по-разному, – писала Петрова, стремясь подсказать учителям новое, более глубокое понимание литературного образа. – Можно заставить ученика пересказать по плану: где жила Каштанка, в какой семье, как она пошла гулять… то есть механически следовать тексту…», а можно взглянуть на собачку «под углом зрения центрального ведущего вопроса» и показать, что «рабская жизнь вызывает протест, а жизнь простая, незатейливая, в свободе и дружбе, приятна всем, даже животным. Каштанка с ее протестом против эксплуатации, которой она подвергалась у циркового мастера, – по мнению профессора, – явилась маленьким агитатором за свободу личности… Цирковой мастер кормил животных и держал их в прекрасных условиях, но он их лишал свободы, выжимая из них все силы ради личной наживы, и эта рабская, хотя и сытая жизнь была отвратительна, а Каштанка такой жизни и вовсе не выдержала».

Мог ли Чехов представить себе, что его Каштанка, у которой, кроме блох и хорошего аппетита, ничего не было, станет носительницей благородной идеи? Ну а о том, что столяр превратится в деревообделочника, а клоун в циркового мастера, он, наверное, и мечтать не мог.

Петрову, конечно, ругали за смелые мысли, но она все же нашла себе сторонников и почитателей, правда, не среди людей, а среди собак и некоторых кошек. Бегать-то им с себе подобными по дворам и помойкам было куда веселее, чем, сидя на цирковой тумбе, по команде своего «эксплуататора» считать, сколько будет дважды два, а потом протявкать с таким трудом вычисленный ответ.

Действительно, к чему все эти дрессировки, плановые случки, выставки, соревнования? К чему вообще вся эта борьба за существование, суета, карьера? Разве все это не насилие над личностью, не попрание идеалов свободы человеческой или даже собачьей? Не пора ли и нам послать все эти запреты, обязанности к чертям собачьим и зажить вольной жизнью бродячего пса? Меня, например, давно к этому тянет.

Главное в жизни бродячего пса, наверное, это то, чтобы его не обижали мальчишки. Этой немаловажной проблеме посвятил свою сказку «Собачье царство» Корней Иванович Чуковский. Вышла она в декабре 1946 года в кооперативном издательстве «Сотрудник». Событие это было, скажем прямо, не из значительных. Сказка как сказка: два мальчишки, Шунька и Гулька, обижали Полкана. Тот пожаловался на них собачьему царю Уляляю III. Царь приказал поймать мальчишек и наказать. Две собаки заманили мальчишек в свое царство и посадили на цепь. Их обливали водой, дразнили, заставляли работать. Мальчишки умоляли их простить, обещали собак больше не обижать. По просьбе Полкана Уляляй простил Шуньку и Гульку и отпустил. Тут и сказке конец. Казалось, что Корней Иванович, получив гонорар за напечатанное, мог о нем забыть, но не тут-то было. На сказку откликнулась газета «Культурная жизнь». В заметке «Пошлятина под флагом детской литературы» она громила Чуковского за «уляляевщину» и потакание низменным вкусам.

А вот пионерам, юным ленинцам, сказка понравилась. Они были целиком на стороне Уляляя III. Хорошее, доброе отношение к животным нисколько не противоречило их «Торжественному обещанию», в котором были такие слова:

«Я, юный пионер Союза Советских Социалистических республик, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю, что буду твердо стоять за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма. Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины. Буду честно и неуклонно выполнять правила поведения юных пионеров».