Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
17
Знакомясь с делами ПетроЧК за восемнадцатый год, постоянно ощущаешь, как засасывает тебя трясина провокаций, без которых не обходится, кажется, ни одно дело.
Здесь все условно: правда и ложь, виновность и невиновность. Эти понятия уже изначально лишены нравственной окраски и свободно перемешиваются, образуя гибельную трясину соображений сиюминутной целесообразности.
И кружится, кружится над гиблыми топями хоровод масок. Вчерашние меньшевики, превратившиеся в большевиков, большевики, объявленные меньшевиками, левые эсеры, бундовцы, правые эсеры… Кружится хоровод, меняя маски, и все гуще и гуще льется вокруг кровь…
Но есть и нечто неизменное в этом калейдоскопе — не меняется соотношение сил, постоянной остается та доминанта, по которой выстраивается беспорядочное и внешне хаотическое кружение нечисти на кровавой оргии.
Эту доминанту, определившую хаос первых советских лет, очень точно определил А. Авторханов:
«При Ленине и в первые годы при Сталине считались решающими признаками, определяющими карьеру работника аппарата партии — социальное происхождение (из трудовой «пролетарской» семьи), «партийный стаж» (давность пребывания в партии), «национальное меньшинство» (из бывших угнетенных наций России)».
Наиболее угнетенной нацией в России были, разумеется, как они сами об этом говорили, евреи…
Этого разговора все равно не миновать…
Разумеется, как и всем, евреям свойственны и сомнения, и честолюбие, и коварство, и героизм. Точно так же, как все остальные, способны они и к самопожертвованию, и к предательству.
Но все это, безусловно, справедливо, пока речь идет о каждом отдельно взятом человеке. Как только разговор заходит о еврействе, все изменяется, потому что, помимо чисто национальных особенностей, есть в еврействе и нечто такое, что отличает его не только от каждой нации вообще, но и от всех наций сразу. Это — совершенно особое ощущение особой национальной судьбы, осуществляемое всегда тайно, подпольно, с помощью сговора с единомышленниками. Это — и ощущение евреями коренных народов не как народов с их исторической судьбой, не как таких же, как они, людей, а лишь как среды своего обитания…
Исходя из этого понимания еврейского национального характера, позволяющего каждому еврею ощущать себя человеком со всеми свойственными человеку достоинствами и недостатками, но при этом всегда и прежде всего евреем, то есть личностью, реализующейся не в обществе равных, а лишь в среде обитания, и попытаемся мы посмотреть на трагические события 1917 и 1918 годов в России.
Сейчас уже не нужно доказывать, что Февральская революция была совершена во имя еврейских интересов.
Павел Николаевич Милюков, будучи министром иностранных дел, рапортовал Якову Шиффу, директору банкирской фирмы в Америке «Кун, Лейб и К°», финансировавшей русскую революцию: «Мы едины с вами в деле ненависти и антипатии к старому режиму, ныне сверженному, позвольте сохранить наше единство и в деле осуществления новых идей равенства, свободы и согласия, участвуя в мировой борьбе против средневековья, милитаризма и самодержавной власти, опирающейся на божественное право. Примите нашу живейшую благодарность за ваши поздравления, которые свидетельствуют о перемене, произведенной благодетельным переворотом во взаимных отношениях наших двух стран».
А глава Временного правительства князь Георгий Евгеньевич Львов сказал председателю Еврейского политического бюро Н. М. Фридману: «Я бесконечно благодарен вам за ваше приветствие. Вы совершенно правильно указали, что для Временного правительства явилось высокой честью снять с русского народа пятно бесправия евреев, населяющих Россию».
«В ряду великих моментов нынешней великой революции, — говорил не менее известный член Государственной Думы Н. С. Чхеидзе, — одним из самых замечательных является уничтожение главной цитадели самодержавия — угнетения евреев».
Но не менее замечательными были и законодательные решения Временного правительства. Одним из первых актов было торжественно объявлено полное равноправие евреев.
Событие это имело далеко идущие последствия, и чтобы понять их, нужно вспомнить, как решался еврейский вопрос в самодержавной России. Собственно, как таковые ограничения прав касались только тех, кто желал сохранить иудейское вероисповедание. Любой еврей, принявший православие, уже не ограничивался в праве свободного выбора местожительства. То же самое относилось и к евреям, получившим высшее образование.
Насколько необходимо и результативно было ограничение, мы здесь обсуждать не будем, но подчеркнем, что в принципе у каждого отдельного еврея все же и в «годы угнетения» был путь для того, чтобы выбраться из черты оседлости, и многие этим путем воспользовались. И в банковском деле, и в адвокатуре, и в средствах массовой информации евреи сумели занять позиции, позволяющие им контролировать и банковское дело, и судопроизводство, и общественное мнение. Немало урожденных евреев были и членами царского правительства, евреи получали дворянство и более высокие титулы… Февральская революция была совершена этими евреями в интересах всех евреев.
Вот тогда-то со всего мира и повалило в Петроград еврейство большевистское. «Большевистское» не в том смысле, что все они были большевиками, как раз напротив, многие принадлежали к меньшевикам, к правым и левым эсерам, к бунду, вообще не входили ни в какие партии. Одни ехали на пароходах, другие в опломбированных, как, например, Ленин и Зиновьев, вагонах, третьи нелегально переходили границу, и скоро у них действительно появилось большинство.
Поэтому было бы упрощением идентифицировать большевистское еврейство с еврейством вообще и говорить об отсутствии противоречий между ними.
Противоречия были. И проявлялись они как на бытовом, материальном уровне, так и в более широком, духовно-идеологическом плане.
Отношения еврейской знати и местечковой нищеты не были простыми и безмятежными. Материальные противоречия обострялись и от того, что полуустроенное, малообразованное большевистское еврейство стремилось обеспечить свой быт необходимым комфортом, предметы и продукты которого в те годы невозможно было производить, а можно было только перераспределить. Зинаида Гиппиус подробно описала в «Петербургском дневнике», как проходил на практике процесс большевистского перераспределения. «Общее положение было такое: в силу бесчисленных декретов, приблизительно все было «национализировано-большевизировано». Все считалось принадлежащим «государству» (большевикам). Не говоря о еще оставшихся фабриках и заводах, — но и все лавки, все магазины, все предприятия и учреждения, все дома, все недвижимости, почти все движимости (крупные) — все это по идее переходило в ведение и собственность
