Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат - Вера Камша

– Да.

Эта ночь не принадлежала луне, и покинувшие кров не нарушали запрета. Хозяева спали, спала и роскошная, а Мэллит тянуло смотреть на звезды и вдыхать аромат лета. Гоганни боролась с собой недолго; накинув темную шаль, она через окно выбралась в садик, окружавший дом ткача, долгие годы снабжавшего роскошную полотном, и полотно это было лучше того, что доставляли торговцы в дом отца.

Малая память потянула за собой большую, как веревка тянет лодку. Девушка перебирала пальцами душистую траву и вспоминала, как отец отца, воскурив благовония, раскраивал ткани особым ножом и отдавал женщинам, а те, убирая по нитке, обрабатывали края так, что получалась короткая бахрома. Мэллит не любила эту работу из-за того, что приходилось сидеть вместе с другими и слушать о чужой красоте и своей безнадежности. Выдергивая лишние нити, дочь Жаймиоля узнала, что такого заморыша, как она, возьмет лишь бедняк, готовый войти под кров жены. Как же часто она потом слышала эти слова!

Мудрая Ракелли отговаривала мать брать в дом молодых и здоровых, что, прельстившись статью чужих женщин, оскорбят супружеское ложе, родственницы пересчитывали бедных вдовцов, а Мэллит слушала и не могла убежать. Так было, пока достославный из достославных не объявил, что юной Мэллит суждено стать не женой, но Залогом. Все обрадовались, и никто не удивился. Правильно, кому же еще? Дом Жаймиоля покинет тревога о неудачной, а красивые и желанные не лишатся счастья.

– Нареченная Мэллит, – велел достославный из достославных, – подойди.

Гоганни вздрогнула и обернулась. У стены под отяжелевшей яблоней стоял некто в светлых одеждах.

– Подойди! – повторил он, и Мэллит подошла. Достославный из достославных пришел не один. Темным столбом от стены отделился чужак в странной одежде. Он был молод, красив и мертв. Дул ветер, и сеть из скачущих теней оплетала сад, но не могла поймать тех, кто уже был вне тьмы и вне света.

– Не бойся, – сказал молодой, и Мэллит вспомнила сперва дождь, затем – платье и, наконец, лицо. – Мы пришли не за тобой, а к тебе.

– Чего желают… – начала Мэллит и замолчала, не зная, как называть тех, кто пришел. Она не боялась, просто очень хотелось убежать в тепло дома, и гоганни могла это сделать. Ее тело принадлежало ей, как и голос, и тень. Двое, некогда решившие ее судьбу, не связали ее своими цепями.

– Ты можешь видеть, – темные глаза были совсем живыми, – ты сможешь запомнить. Так вышло. Только ты, других не осталось.

Только она, ведь путь к дому отца в страшнейшую из ночей заступил этот юноша. Как же долго недостойная жалела, что не лишилась рассудка и не умерла…

– Ты долго скрывалась. – Это уже не упрек и еще не приказ. – Города потеряли весну и теряют лето. Колодцы все полнятся, а мы не можем ни войти, ни остановить, ни предупредить. Ты можешь. Ты – Залог…

– Нет! – Мэллит рванула платье, обнажая грудь. Шрам не кровоточил. – Нет! Нареченный Удо порвал цепь… Я не ваша!

«Хочешь свободы – иди!» Зелень луны, кровь снега, страшный слепой взгляд становится просто грустным… Почему от тех, кто уходит, не остается взгляда, вздоха, улыбки? «Бедная ты, бедная…» Такие простые слова – и такие незабываемые… Тает кинжал, умирает на стене фреска, Повелевающий Волнами зажимает рану…

– Опомнись! – Желтая фигура заслоняет темную. – С тебя сняли цепь, но не долг. Вспомни тех, кого ты знала и кто не делал тебе зла! Их именем и во имя их пройди по своим следам! Найди первородного Робера и скажи ему, пусть уведет тех, кто готов уйти.

– Цена Зверю – жизнь. – Вновь черное впереди, так почему она вспоминает золото роз? – А смерть – цена зову…

– Народ мой не пошел за мной, я оставался с ним до конца… Меня нет, ты есть. Уведи того, кто был другом, уведи тех, кто еще чист… Я не смог, а огонь опоздал; поспеши же, пока не пришли лýны.

– Запомни…

Мэллит запоминала, а виски ломило от боли, и ночь пахла дымом и кровью. Ноги стыли и дрожали, то замирало, то принималось лихорадочно стучать сердце… «Теперь все будет хорошо… Хорошо для всех! – обещал Удо. – Или я, или ты… Иначе нельзя!» «Эх ты, Эжени…» – улыбался воин, отдавая спасительную звезду. Он ничего не знал и понял все… Теперь и он, и первородный Робер в городе, куда идет беда, но мироздание – еще не мир, а предсказание – не судьба!

– Я все сделаю, – прошептала Мэллит, но кто расслышал слово ее, кроме ночи? Пришедший из дождя и вышедший из пламени ушли своими дорогами. Гнула отяжелевшие ветви яблоня, и травы вновь пахли травами. Ни следов, ни свидетелей, названный Ротгером далеко, а ждать нельзя. Нельзя! Гоганни торопливо провела пальцем по шраму. Крови не было, а вот платье она порвала… Ей подарят новое и велят успокоиться, а в не знающий своей беды город придет луна. За виновными и за безвинными… Бессилие громоздило серый лед, а решимость высыхала лужицей на солнцепеке, потому Мэллит и вбежала в спальню роскошной среди ночи. Утром ей просто недостанет сил объяснить.

– Брысь, – пробормотала спящая, услышав шорох, но не прерывая сон, – бры… А… Курт, не сейчас…

– Блистательная… – Гоганни тронула мерно вздымавшийся холм, как мягко стало пальцам. – Госпожа… баронесса!

– Ну какой же ты… Ну…

– Госпожа Юлиана!

– Что?.. А?! – Груда тканей завозилась и раскрылась, словно отошел от кочана внешний лист. Роскошная села на постели и, не открывая глаз, высекла огонь. – Ох… я кричала, да? А я подумала… мне тут… Что с тобой?!

– Я… Я видела в саду двоих. Я их помню. Они меня ждали… Они хотели…

– Сон, – улыбнулась женщина. – Иногда сны бывают такие… странные, а в девичестве мы пугливые. От незнания. Представь себе, Курт…

– Нареч… Сударыня, прошу меня… Сын вашей сестры рассказал про меня не все! Старый герцог с цепью на груди велел молчать, но теперь нельзя…

Роскошная слушала, глубоко дыша и не прерывая. Мэллит сбивалась и выправлялась, объясняя про Повелевающего Волнами, заступившего дорогу мертвому, про нареченного Робером и солдата, чье имя ничтожная забыла…

– Он отдал мне вот это. – Семилучевая звездочка легла в ладонь. – Знал, что я бегу, что я – женщина, и отдал, а ведь для вас душа ценнее жизни… Теперь этот солдат там… в Олларии. И никому нельзя выходить, я слышала!

– Там много кто! – Роскошная встала и начала одеваться – без спешки, но быстро и ловко. – Те, кто к тебе приходил, не забыли себя. Такое редко, но бывает. Знать бы, сколько они бродили под стенами – в Хексберг нет дороги ни варитам, ни выходцам. Вот ведь, пятнадцать раз польза, шестнадцатый – вред! Чего глазами хлопаешь? А ну брысь собираться. Едем!

– К блиста… К герцогу-регенту?