Фарамунд - Юрий Никитин

И мелкие птахи, и дивная рыба, которую Фарамунд никогдараньше не видел, и даже запеченный тур — все было настолько пахуче, вкусно, чтоФарамунд ощутил себя жадным зверем, хватающим куски без разбора, жующим топтицу, то рыбу, все это запивающим без всякого порядка вином и пивом.

Он видел презрение на лице Брунгильды. Она едва-едвадотрагивалась до блюд, после чего их тут же убирали, а взамен ставили новые.Ему было все равно, что подумает эта надменная красавица, он рычал отудовольствия, насыщался, а когда уже насытился так, что едва не задыхался,расстегнул пряжку на поясе и продолжил поглощать эту дивную пищу.

Гости ели сперва степенно, нахваливали сдержанно. Но послепервого же кубка крепкого вина конты стали держаться свободнее, а после второгоуже обнимались, хватали к неудовольствию жен мясо руками. Бледные дочери сталирозовощекими, а иные и вовсе красномордыми, веселыми.

За столом поднялся Тревор. Огромный, грузный, он вытащилдлинный нож, размером с римский меч, громко постучал по медному подносу. Нанего начали оглядываться, шум умолк.

— Дорогие гости! — заорал Тревор так, будтостарался перекричать топот конницы. — Я хочу поднять кубок с этимвеликолепным вином... И вы поднимите, сучьи дети!.. за самую красивую пару набелом свете. За нашего доблестного Фарамунда, властелина этих земель до самойвеликой реки, и за самую красивую женщину мира — Брунгильду Белозубую!

За самую красивую, повторил про себя Фарамунд. Может быть, исамая красивая на свете... но самой прекрасной была и остается Лютеция.Прекрасная и чистая, как ангелы, о которых так любила рассказывать.

Вокруг пили, орали, лезли к нему с кубками. Он выдвигал свойнавстречу, кубки сталкивались со звоном. Вино плескало через край, стучали ножи,на крепких зубах трещали кости. Стол протестующе гудел: соратники Фарамунда, аза ними и конты самозабвенно и, доводя жен до обмороков, выбивали сладкий мозгиз костей.

— Я знаю, — провозгласил Тревор зычно, — всеобитатели Римбурга будут счастливы, когда узрят свою новую правительницу!

Каждое слово как молотком било Фарамунда по голове. Краемглаза он уловил, как болезненно морщится Брунгильда. Похоже, она попробуетвоспротивиться даже переезду в Римбург. Хотя, если честно, надо ли ее к этомупринуждать?

Повинуясь неясному чувству, он наклонился к ее уху.

— Брунгильда, — сказал он шепотом. — Похоже,из меня получился супруг даже лучше, чем я сам того ожидал.

Она покосилась настороженно:

— Что ты имеешь в виду?

— Я ловлю твои мысли.

— И что же я подумала?

— Что хорошо бы воткнуть мне кинжал между ребер прямосейчас, чтобы не надо было переезжать в Римбург, — объяснил Фарамундлюбезно. — Так вот, я с этим согласен.

Она приятно удивилась:

— Как мило!.. А ну-ка, где мой кинжал...

— Я завтра же утром уезжаю в Римбург, — сообщилФарамунд. — А затем в расположение своих войск. А ты останешься. Я думаю,тебя это вполне устроит.

Брунгильда слегка пригубила вино. Фарамунд видел, каквздрагивают ее пальцы, но когда она заговорила, он удивился, как ровнопрозвучал ее голос:

— Я знаю твои большие полномочия, как моего супруга. Ноя предупреждаю, что если ты меня коснешься... я убью тебя.

Фарамунд пробормотал:

— Ого...

— Или себя, — добавила она поспешно. —Впрочем, вряд ли это тебя остановит. Ведь ты все равно останешься хозяином моихземель в римской империи. Да и титул, что для тебя важнее, останется за тобой.

Кровь бросилась Фарамунду в голову с такой силой, что онпокачнулся. Красная пелена застлала взор,

— Твои земли... — прошипел он. — Твоиземли... Да когда я приведу своих людей в Рим, я на твоих землях...

Он поднялся, красный от гнева. Тревор тоже поднялся,встревоженный, Фарамунд с трудом смирил гнев, растянул губы и знаками показал,что просто хочет выйти на свежий воздух, и что скоро вернется.

На крыльце прохлада ворвалась в него так неожиданно, что онухватился на столб. Воздух настолько чист и свеж, без запахов горящего масла,жареного мяса, жира, что по телу пробежала судорога, будто с разбегу влетел вхолодное чистое озеро.

В ночном небе мелькнула широкая тень. Он ощутил ее только побыстро исчезающим звездам, что тут же появлялись снова. Затем на землю пахнулотемным воздухом и запахом шерсти, он понял с холодком, что зверь пронессякрупный. Такие существа... птицы они или звери, днем не появляются, есть тольконочные звери, как вот ночью на смену ярким легким и тонкокрылым бабочкамприходят на смену ночные: пугающе толстые, мохнатые, как пауки, темнокрылые...

Он подумал, что столько ночных зверей просто быть не может,где же они днем прячутся, но другая часть сознания, ночная, сказалатаинственно, что это дневные создания при замене солнечного света на лунныйтоже заменяются другими, превращаются в другие. Как вот и он, чувствуют в себеэту странность, эту готовность выпустить из себя нечто, что живет в нем итолько ждет...

Дверь за спиной тихонько отворилась. Он невольно поморщился:пахнуло нечистым воздухом, словно весь дом уже пропитался запахами пота и жаромчеловеческих тел.

Тихо-тихо простучали женские каблучки. Игривый женскийголосок сказал томно:

— Ах, могучий рекс!.. Такая ночь... и только мы двое.

Он повернулся, молодая девушка с пышными формами упала емуна грудь, обхватила обеими руками. Он с трудом узнал одну из дочерей контов,что всю церемонию улыбалась ему и многозначительно опускала глазки.

— Э-э, — сказал он в затруднении. — Вотсейчас нас увидит твой отец! Обоим попадет.

— Не увидит, — шепнула она заговорщицки. — Онвот-вот свалится под стол. Я сама ему подливала!

— Но все же...

— Тогда пойдем вот туда, — шепнула она ещежарче. — За конюшню. Там никто не увидит! Хотя ты ведь рекс, тебе и таквсе можно...

— Погоди, — сказал он строже. — Так нельзя.Перестань! Все, хватит. Давай возвращаться. Эх, такая ночь, а все...

Он с силой оторвал ее от себя, но она ухватила его обеимируками за шею, сказала горячо:

— Ну ладно! Один поцелуй. Только один. Чтобы я могла восне увидеть тебя в моей постели...

Он схватил ее за кисти рук, но ее горячие губы уже прижалиськ его губам. Теплая налитая грудь провоцирующе уперлась в его твердые грудныемускулы. Он уже отстранял ее, когда на крыльце заскрипели деревянные ступеньки.

Под навесом стояли Тревор и Брунгильда. Дверь за их спинамизакрылась с легким стуком. В холодном лунном свете и без того бледное лицоБрунгильды показалось ему смертельно бледным. Вместо глаз темнели широкиепровалы, но на миг ему почудилось, что в той бездне блеснули две колючиезвезды.