Жуга. Осенний лис - Дмитрий Игоревич Скирюк

Странник поднял голову.

– Однажды приятель назвал меня «Лис», – поколебавшись, сказал он.

– Прозвание не хуже многих, – кивнул отшельник. Поставил на стол две глиняные миски и снял с огня котелок. – Присаживайся.

Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.

– Как странно, – произнёс он.

– Что? – повернулся тот.

– У меня никогда не было братьев.

– Все мы братья во Христе. – Отшельник коснулся креста на груди. – Я монах, друг мой.

– Монах? – переспросил странник.

– Монах из братства святого Франциска, – кивнул тот.

Он прочёл молитву, перекрестился и принялся за еду. Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печёная репа и сколько угодно тёплого парного молока – страннику показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Брат Леонард завтракал молча и на гостя не глядел, лишь покосился на его руки и отвёл взгляд.

– Ты шёл всю ночь? – спросил он, когда миски опустели.

– Всю ночь, – кивнул травник, – а может, и дольше. – Он задумался на миг. – Да, дольше.

Усталость накатывала мягкими волнами. Веки смыкались сами собой.

– Я вижу, на тебе кафтан, из тех, что носят слуги графа Цепеша, – помедлив, произнёс отшельник. – А руки со следами от цепей. Не упомню я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок… Или если ты графский охотник, то в чём провинился?

Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни сил, ни желания. К тому же в самом облике отшельника, в его серых глазах и спокойном голосе было нечто, вызывающее доверие.

– Кафтан не мой, – сказал он хмуро. – Ещё вчера я был в плену у графа Цепеша.

– И он отпустил тебя?

Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.

– Я убежал.

* * *

Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя. Накатило странное чувство, будто всё это уже с ним происходило или виделось во сне. Казалось, после всех этих событий он должен был места себе не находить, однако на душе у него было спокойно, как никогда. Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему своё ложе. Травник уснул мгновенно, будто провалился в мутный омут тревожных, но забытых сновидений.

Он сел и огляделся.

Костёр почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике, на соломе. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поёжился, сел, нашарил у кровати сапоги и обулся.

Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошёл брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.

– День добрый. – Он кивнул, завидев странника.

– И тебе того же.

Монах развёл огонь, натаял снега в котелке.

– Здесь есть родник, – сказал он, улыбаясь виновато, – но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря, я не нашёл твоих следов, только те, что возле входа… Как ты сюда попал?

– Спрыгнул сверху, – ответил травник, стянул рубаху, вышел и принялся растираться снегом. Монах задумчиво поглядел на его белёсые неровно сросшиеся рубцы: на шее, на руке, на третий – на спине, размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.

– Вот уж не думал, что здесь можно пролезть, – сказал он. – Откуда ты?

– С гор.

– Вот как… – нахмурился брат Леонард. – И что привело тебя в наши края?

Травник отряхнул с плеч тающий снег, растёрся рубахой, надел её. Прошёлся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.

– Не знаю. – Он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. – Не знаю даже, с чего начать: уж слишком много всего.

– Начни с начала, – посоветовал монах, разливая в чашки молоко.

– С начала… – усмехнулся травник. – Что ж, можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе…

Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот развёл руками: «Нету». Наконец речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.

– Так значит, вот кто растревожил старое зерцало… – задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. – Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?

– Никто. Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь другим…

– Не надо, – пустынник поднял руку, – не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство. Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.

– Я устал каждый раз обжигаться до кости.

– О да! Твой дар и верно как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он, так что ж мне, отказаться от огня?

– Огонь не добрый и не злой… – пробормотал травник. – Да. Верно. Но почему слова? Откуда в них такая сила?

– Уж где ей быть, как не в словах, – ответил монах. – Ведь и в начале тоже было Слово.

– Но то был Бог!

– Иисус был тоже Сын Человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди, – рабы Божьи.

Травник нахмурился.

– Не знаю, за чьи грехи умер Иисус, но уж точно не за мои, – сказал он. – А рабом я никогда не буду, даже рабом Божьим. – Губы его искривила усмешка. – Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?

Отшельник покачал головой.

– Похоже, ты обречён ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа. Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар и сам же его бросаешь. Хотя постой! – Монах встрепенулся. – Напомни мне ещё раз, как звали того, кто…

И умолк.

– Что? – Травник поднял голову.

– Амброзий… – прошептал брат Леонард и побледнел. – Ты говорил – Амброзий?

– А, тот… Да.

– Мерлин! – воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего гостя. – Господи Исусе… Что, если ты и вправду угадал тогда? О небо, что за дар!..

Рыжий горько усмехнулся:

– Угадал не угадал… зачем душу терзать? Я всё равно не смогу вернуть ни своё имя, ни былую силу слов. Не получается.

– Мне думается, они сами придут. Правда, не знаю когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.

– Она не для меня!