Отважное сердце - Робин Янг

Роберт, стоя между Хэмфри де Боэном и Ральфом де Монтермером, почувствовал на себе чей-то взгляд. Чуть повернув голову, он встретился глазами с Эймером де Валансом. После Англси синяки сошли у того с лица, но на щеке остался шрам от участия в кампании. Роберт увидел, что и два зуба, выбитые им лично, уже были заменены другими. Аккуратно вставленные в уродливые дыры, они были скреплены с соседними зубами тонкими серебряными проволочками, придавая его улыбке странное сверкание. Интересно, когда это рыцарь ухитрился вставить новые зубы, мельком подумал он. Эймер надолго задержал на нем свой взгляд, а потом отвел глаза, глядя на короля. Минуло несколько месяцев с тех пор, как Роберт видел его в последний раз. После падения Англси многие благородные дворяне были освобождены от королевской службы, получив возможность вернуться в свои владения, и Эймер отправился вместе с отцом в Пемброк. Но по злобному блеску в глазах становилось ясно, что ненависть его нисколько не остыла. Однако Роберт ничуть не жалел о том, что избил наглеца, как и о том, что однажды тот непременно решит поквитаться. Даже сейчас он испытывал жестокую радость, вспоминая, как всаживал кулаки в самодовольное лицо Эймера; лицо, на котором отражалось злорадство, когда Брюс испытывал боль или унижение. Ублюдок сполна заслужил преподанный ему урок. И, если потребуется, Роберт повторит его, не задумываясь.

Когда король покинул остров, на котором уже полным ходом шло строительство нового замка Бомарис, Роберт остался в его изрядно поредевшей свите. Он был с королем, когда они направились на север, чтобы надзирать за планами реконструкции и восстановления Карнарфона, а потом и на юг, дабы посетить с королевским визитом его жалкие и заброшенные прибрежные городки и морские порты, а также побывать в мощных цитаделях Крикайет и Харлек. Мадог ап Льюэллин был в цепях препровожден в Тауэр, где и приговорен к пожизненному заключению. После кровавой казни брата дух валлийского повстанца был сломлен, и в своем отчаянии он казался живым воплощением рухнувших надежд страны, принцем которой он был так недолго.

В каждом поселении Эдуард принимал формальную капитуляцию валлийцев и их вассальные клятвы верности. Куда бы он ни направлялся в цветущем мае и июне, корона Артура неизменно сопровождала его как символ верховной власти. Население Уэльса, лишившееся своего принца и скорбящее по погибшим мужчинам, коих было великое множество, притихло и затаилось в трауре. Но Эдуард, который всего двумя неделями ранее разорвал на части лошадьми младшего брата Мадога, демонстрировал снисхождение и терпимость, создав законодательный орган, который призван был рассматривать жалобы валлийцев на притеснения его официальными представителями, тех самых жалоб, что и привели, в конце концов, к мятежу. Он даже позволил многим повстанцам вернуться к своим семьям, не понеся никакого наказания. Роберт, удивленный масштабом подобного всепрощения, вскоре догадался о его причинах. Эдуард нуждался в том, чтобы валлийцы смирились с его правлением, если хотел, чтобы они платили налоги и участвовали в его войнах.

Несмотря на одержанную победу в Уэльсе, летние месяцы доставили королю немало огорчений. Когда с горных перевалов сошел снег и наступила весна, из Англии один за другим начали прибывать гонцы с посланиями. Первые доклады о том, что войска Эдуарда в Гаскони захватили три ключевых города, были встречены с восторженным энтузиазмом, но когда стало понятно, что дальнейшего продвижения не предвидится, король впал в мрачную задумчивость. Две военные кампании вкупе с колоссальными расходами на строительство Бомариса и восстановление Карнарфона истощили его казну. После возвращения в Лондон Роберт стал свидетелем множества тревожных разговоров, когда обеспокоенные бароны вполголоса обсуждали, когда же король обратится к ним с просьбой ссудить ему деньги.

Но сегодня в Вестминстере эти взволнованные голоса стихли и глаза всех присутствующих были обращены на короля и алтарь перед усыпальницей Исповедника.

На алтаре, задрапированном красной с золотом материей, лежали три предмета. Одним из них был меч. «Меч милосердия», — прошептал ему на ухо Хэмфри, когда клинок внесли в часовню. Вместо того, чтобы сужаться к острию, лезвие, в незапамятные времена выкованное святым, чьи кости теперь лежали в золотой усыпальнице, было словно обрезанным. Меч принимал участие в каждой коронации начиная с 1066 года, когда Вильгельм Завоеватель был провозглашен королем Англии. Хэмфри пробормотал строчку из Последнего Пророчества, когда они с Робертом смотрели, как священник вносит клинок.

Меч святого, который рождает королей, сломанный в знак милосердия.

Рядом с мечом лежала простая черная коробочка, поблескивающая в пламени свечей. На вопрос о том, что это такое, Хэмфри шепотом ответил, что в ней лежит оригинал пророчества, которое король Эдуард обнаружил в Нефине после завоевания Уэльса. И король повелел сделать перевод этой самой книги, содержащей предвидения Мерлина, настолько древней, что ее нельзя вынимать оттуда, дабы она не рассыпалась в прах. Ее слова подвигли короля на поиски четырех реликвий, разделенных между сыновьями Брута, дабы предотвратить предсказанный распад Британии. И вот сейчас к ним добавилась корона Артура, восстановленная ювелирных дел мастерами короля. Взяв ее обеими руками с шелковой подушечки у основания усыпальницы, Эдуард поднялся на ноги.

Роберт заметил, как некоторые из присутствующих вытягивают шеи, чтобы своими глазами увидеть, как король кладет корону на алтарь. Несколько человек склонили головы в молитве. Глаза Хэмфри сияли, хотя другие люди вовсе не выглядели охваченными священным трепетом. А Роберт ощущал себя где-то посередине между ними. Одна часть его хотела с головой окунуться в это захватывающее предприятие — вместе с Хэмфри и остальными отправиться на поиски сокровищ, свято веря в то, что его служба королю еще может принести пользу его семье, а другая часть терзалась сомнениями относительно того, правильный ли путь он выбрал. Обвинения брата, высказанные им в Нефине, заставили всплыть на поверхность неприятную правду — ведь он действительно обещал деду в тот день, когда его посвятили в рыцари, что никому не даст лишить его семью права на трон. Каким бы туманным не представлялся этот путь по сравнению с тем, что, казалось, был прямо-таки усыпан сокровищами, он не мог отрицать ни того, что поклялся выбрать его, ни того, что сейчас пошел другой дорогой. А с этими воспоминаниями в ушах у него зазвучали и слова деда, которые тот частенько любил повторять:

«Мужчина, который нарушает данную им клятву, недостоин того, чтобы называться мужчиной».

Когда король Эдуард отвернулся от усыпальницы святого, церемония завершилась. По сигналу Джона де Варенна графы, бароны и клирики потянулись к выходу в разрисованном занавесе, отделявшем святилище от остальной части церкви, торопясь принять участие в празднестве, которое король устраивал во дворце, а заодно и обсудить последние известия из Гаскони. Король не присоединился к ним, а медленно подошел к одной из гробниц, стоявшей неподалеку от усыпальницы Исповедника. На ее крышке виднелось бронзовое изображение женщины. Надпись на боку гласила:

«Здесь покоится Элеонора, душу которой принял Господь в милости своей».