Безнадежные войны. Директор самой секретной спецслужбы Израиля рассказывает - Яков Кедми

Министерство иностранных дел поселило Бовина в одной из гостиниц Тель-Авива. Когда я пришел к Бовину, он спросил меня, неужели в министерстве не могли найти для него другую гостиницу. Это была дешевая гостиница, которой пользовались в основном туристы, молодежь и представительницы древнейшей профессии. Мне было просто стыдно. Бовин рассказал мне, что несколько «девушек», которые были родом из Советского Союза, узнали его в гостинице и подошли поприветствовать. Это было и для него, и даже для «девушек» довольно позорное зрелище, которое свидетельствует о некомпетентности и безразличии и отсутствии минимальных понимания и чуткости чиновников МИДа. Запихнуть такого человека, настолько влиятельного и во многом определяющего общественное мнение в одном из важнейших для Израиля государств, в такую гостиницу – это значило создать потенциальную проблему и навсегда испортить отношения. Я пообещал Бовину, что, как только ответственность за его визит перейдет в наши руки, он переедет в гостиницу, соответствующую его уровню. Она находилась всего в двадцати метрах от этой и была только на десять долларов дороже.

Когда визит Бовина подошел к концу, он попросил меня, если возможно, продлить его пребывание в стране еще на несколько дней. Борис Панкин, новый министр иностранных дел Советского Союза, должен был приехать в Израиль с официальным визитом. Это был первый визит советского министра иностранных дел в Израиль. Бовину, и как журналисту, и как человеку, приложившему немалые усилия для улучшения отношений между нашими странами, было важно быть в Израиле в это время. Я сообщил в МИД, что Бовин останется еще на несколько дней в связи с визитом Б. Панкина. Ни Бовин, ни я не предполагали, что за этим последует. Во время одной из своих бесед с журналистами в Израиле Панкин вдруг заметил Бовина и подозвал его. Когда Бовин подошел к нему, Панкин заявил: «Мы ищем кандидатуру для посла Советского Союза в Израиле. Теперь я знаю, кто должен быть послом». Бовин хотя и рассказал мне тут же об этом, но не придал этим словам большого значения. Вскоре после возвращения в Москву его вызвали в Министерство иностранных дел и сообщили, что президент СССР М. Горбачев решил назначить его послом Советского Союза в Израиле. Бовин тут же принял это назначение. Он был последним послом Советского Союза и первым послом России, который вручал верительные грамоты. В том, что именно А. Бовин был этим последним и первым послом, проявлялся определенный символ происшедшего в России и в ее внешней политике.

Я был очень растроган, когда в один прекрасный день в 11 часов ночи у меня дома раздался телефонный звонок и я услышал взволнованный голос Александра Бовина: «Яша, пять минут назад я, уже послом, приехал на машине из Каира в гостиницу «Хилтон» в Тель-Авиве. Прошу тебя, приезжай ко мне. Ты первый, кому я звоню в Израиле». Это назначение не было для меня новостью – Бовин лично рассказал мне об этом. Я тут же приехал к нему, мы открыли бутылку в честь такого события и проговорили вдвоем полночи. С волнением Бовин рассказывал мне о том, что он видел в Каире, о том, как он видит свою будущую деятельность, и об отношениях между нашими странами. Позже он не раз подшучивал, что его назначение – это задумка сионистов и что я «вырастил его и сделал из него посла». Наши отношения продолжались и во время его работы в Израиле, и после его возвращения в Россию. Я много узнал от него и о России, и о механизмах власти России, и о его работе, в том числе с Брежневым и с Андроповым. А. Бовин был культурным человеком, гордился русским народом, любил свою страну, умел получать удовольствие от жизни и любил людей. Он был настоящим другом Израиля и много сделал для улучшения взаимопонимания и сближения между нашими странами. Его смерть меня очень опечалила.

Процесс создания инфраструктуры «Натива» на постсоветском пространстве продолжался два-три года. По его окончании наши представители начали постоянно действовать более чем в четырехстах городах бывшего СССР. Иногда для содействия в этом нам приходилось прибегать к помощи самых высокопоставленных государственных лиц Израиля, в том числе главы правительства и министра иностранных дел. Наши действия обычно получали поддержку и Ицхака Рабина, и Шимона Переса.

С момента назначения Ицхака Рабина премьер-министром на него началось давление, как со стороны Рабочей партии, так и со стороны Еврейского Агентства, руководство которого было в руках той же партии, а задача – ограничить деятельность «Натива». Были те, кто выступал лично против меня: как может этот человек, сторонник правого лагеря, назначенный Ицхаком Шамиром, продолжать руководить «Нативом». Во время одной из наших первых рабочих встреч Ицхак Рабин сказал мне: «Не обращай внимания на то, что пишут в газетах, и на высказывания партийных чиновников в прессе против тебя. Я не дам тебя в обиду. Не волнуйся».

На первых же совещаниях я обратил внимание Рабина на наши разногласия и споры с Еврейским Агентством и предложил создать группу, которая проверит и определит функции «Натива» в соответствии с потребностями и интересами государства Израиль. Я сказал, что предыдущая комиссия, комиссия Декеля, провела определенную проверку, но ее решения, благоприятные для «Натива», так и не были реализованы, поскольку все, и в первую очередь Еврейское Агентство, пренебрегли ими. Вскоре после этого Ицхак Рабин поручил генерал-майору запаса, бывшему командующему Северным фронтом во время войны Судного дня и бывшему директору Моссада, Ицхаку Хофи (Хаке), проверить деятельность «Натива» и структур Израиля в бывшем Советском Союзе и предоставить ему соответствующие рекомендации.

Комиссия Хофи провела основательную и серьезную работу, глубоко вникая в проблемы. На первых встречах Хофи сказал мне: «Я столкнулся в «Нативе» с тем же положением, которое было в Моссаде, когда я пришел туда, и мне придется предложить ввести порядки, которых не было раньше». Вне всякой связи с комиссией, сразу же после назначения меня главой «Натива», по нашей собственной инициативе, мы начали приводить в порядок процедуры принятия решений и создавать рабочие инструкции, которых не было раньше. Они содержали четкие указания и упорядоченные приказы, как для текущей работы, так и для операций, подробные планы работы и протоколы проводившихся совещаний и разбора операций. До этого мне удалось только частично внести изменения в работу организации, и с годами я внес изменения только в то, что находилось непосредственно под моим началом. Введение части задуманных изменений мы вынуждены были отложить до нового определения функций организации и сферы ее ответственности.

Комиссия Хофи работала довольно долго. Хофи сказал мне, что до официального предоставления отчета премьеру он хочет посоветоваться с Ицхаком Рабином, потому что заключения должны в принципе соответствовать мнению главы правительства. Через несколько дней он сообщил мне, что Рабин принял предложенные им рекомендации и отчет может быть официально представлен. Но тут начались проблемы совершенно другого рода. Согласно рекомендациям Хофи, «Натив» должен был оставаться в подчинении главы правительства, как это и было раньше. Однако у Шимона Переса было другое мнение по этому поводу – он хотел видеть «Натив» в своем подчинении. Он считал себя, и в определенной степени не без оснований, одним из тех, кто разбирается в происходящем на постсоветском пространстве и в делах, связанных с выездом в Израиль. Перес действительно внес немалый вклад в дело выезда евреев в Израиль, особенно из Советского Союза. Но Перес был министром иностранных дел, а по логике рекомендаций Хофи, с которыми я был полностью согласен, «Натив» должен был подчиняться главе правительства. Проблемы, стоящие перед «Нативом», и их решения требовали интеграции между различными министерствами и учреждениями, а также оказывали влияние на политику государства, что могло быть только на уровне и в ведении премьер-министра. Дополнительным аргументом в пользу этого был тот факт, что, согласно политической системе Израиля, каждый министр представляет ту или иную партию, и подчинение «Натива» определенному министру автоматически идентифицировало бы «Натив» с определенным министром и его партией. И в положительном, и в отрицательном смысле. Как результат этого, все политические проблемы, которые есть у каждого министра, влияли бы на «Натив», на эффективность его деятельности и на выезд евреев в Израиль, что являлось высшим общенациональным интересом. Эти предпосылки подтвердились в двухтысячных годах, когда подчинение «Натива» Авигдору Либерману на той или другой его министерской должности привело к отождествлению организации с ним и его политическими взглядами. В результате престижу организации и ее деятельности был нанесен серьезный ущерб.