Сложенный веер - Сильва Плэт

— Я думала, ты только по огнестрельному.

— Я по всякому. Как там в этом стихе, который Маро вчера учила? «И с разбегу, и на месте…»

— И двумя ногами вместе, — у Лисс есть подозрение, что ничего хорошего из этих уроков не выйдет, но это лучше, чем ничего, и она дает добро.

Антон Брусилов, Его Высочество наследный принц Дилайны

Сколько лет прошло? Лучше не думать. Мне было столько же, сколько ему, или меньше? Лучше не вспоминать. С чего я взял, что все это знаю? Лучше не сомневаться. Короче, в стойку, малыш, в стойку! Сейчас будем вместе учиться соответствовать своему высокому предназначению. Хотя мы с тобой безнадежно испорчены нашим любопытством и нездоровой тягой к существам женского полу, образ жизни которых не имеет ничего общего с нашим. А это до добра не доводит. Вот, посмотри, например, до чего довел интерес к нашим медиевальным странностям маму моей принцессы… Повесила нас себе на шею и тащит: одного — тупо шагающего по дороге к цели, которую он не сам себе поставил, второго — совершенно неспособного быть лорд-канцлером и настоящим сыном своего отца (а главное — своей матери…).

Локоть выше подними, черт тебя дери! И не тычь ты мечом куда попало. Им колют, рубят… не тыкают и не машут бессистемно. Ноги у тебя, кстати, две — правая и левая. И работать надо обеими. Крылья пообрываю твоему папаше. Самым жестоким образом. За полную педагогическую бестолковость. Что насупился? Ровнее дыши. Злость никогда никому не вредила. Но и не помогала тоже. Отдохнуть? Давай. Сейчас мы тебе душеспасительную беседу — бонусом.

— Где Вы научились фехтовать по-нашему? — мальчишка смотрит требовательно, хотя старается незаметно промассировать кисть правой руки, уставшей от тяжелого оружия. Он уже отвык. Что-то слишком быстро.

— Фехтование — оно и в Африке фехтование, — лениво возражает Антон, распластываясь на траве под деревом.

— В Африке слоны. Жирафы. Крокодилы. Верблюды… — голос у парня явно мечтательный. Тон от удивления даже приоткрывает глаза:

— Верблюдов там нет. Скажи еще, меланохламисы. Или слюнявые биколоры с Хирундо. С синими бивнями и ослепительно малиновой шерстью, такой, что от одного взгляда блевать тянет.

— Я бы хотел их увидеть.

— Да брось ты, они тошнотворные. И мычат, как земные коровы, только в тысячу раз громче…

— Везет вам… А где вы еще были?

Блеска в его глазах значительно больше, чем когда речь заходит о фехтовании. Что, скажите мне, пожалуйста, Хьелль с Сидом пили в первую брачную ночь? Идиоты костлявые.

— Тебя это интересовать не может. Ты — дар Аккалабата. У вас никто…

— …никуда не летает. Я знаю.

Ну вот и славно, малыш.

— Но я — полечу, — спустя бесконечно долгую по аккалабатским меркам минуту договаривает славный мальчик.

Антон выпрямляется молниеносно, обхватывает его за плечи, валит на землю и громко-громко кричит прямо в расширенные от ужаса молочные зрачки, подрагивающие крылья носа, вдруг проступившие под снежно-белой на висках кожей вены:

— Ты! Никуда! Не полетишь! Маленькая сволочь! Ты, — дальше он набирает воздуху и ругается долго и нецензурно, сколько позволяет дыхание, — будешь сидеть на Аккалабате и тупо лорд-канцлерствовать. Как твой отец. Как твой дед. И махать мечом будешь. И составлять указы о смертной казни и дуэмах. И сам возьмешь себе под дуэм что-нибудь чистокровно-победоносное или наоборот завалящее-прекрасное, чтобы продлить род Дар-Эсилей. И продлишь. И эгребское будешь жрать в своем замке. И королева тебя будет охаживать плеткой по спине и по заднице, а ты согнешь свою гордую спинку в сером ораде и будешь принимать — с восторгом и благодарностью. И будешь разводящим по убийствам из-за портьеры и по «чтобы ни одна живая душа в Конфедерации не знала, что делается у нас на Аккалабате».

— Не буду.

Ага, вот такими глазами смотрел твой папочка, когда плюшевая лошадь с камнем на шее шла ко дну в королевском пруду, поросшем тростником и огромаднейшими розовыми кувшинками. Это не помешало его драгоценной коняке счастливо утопнуть.

— Уберите руки, я крыло подвернул, мне спину больно, — совершенно спокойно сообщает Элдж.

Тон переваливается на бок равнодушно, будто это не он сейчас, подскочив на полтора метра от земли, набросился на мальчишку, который всего только обозначил попытку прожить жизнь не так, как ему полагается. Элдж как ни в чем не бывало встает, отряхивается, шуршит крыльями, недовольно крутит левым плечом и… усаживается перед Антоном на корточки.

— Понимаете… я сейчас вам объясню… я хочу, чтобы вы поняли… — он подыскивает слова так ответственно, что Тон невольно подбирается и придает себе серьезный вид. Впервые на его памяти такое молодое и бессмысленное существо вознамерилось объяснить ему свои жизненные планы, да еще требует понимания. А уж в устах отпрыска Дар-Эсилей фраза «я хочу, чтобы вы поняли» звучит вообще еретически: никогда в жизни лорд-канцлеры Аккалабата не хотели, чтобы кто-то что-то понял. Должность у них такая: чтобы никто ничего не понимал. Аминь.

— Валяй, объясняй, малец. Только без пафоса.

Я даже на локтях приподнимусь, чтобы лучше видеть тебя… Красная Шапочка.

Знакомство с детской земной литературой произошло у Тона уже в зрелом возрасте, поэтому он позволял себе иметь любимых героев. Волка из «Красной Шапочки» он обожал — за гибкость подхода и волю к победе, а саму вредную девчонку в кричаще ярком головном уборе и ее приспешников-лесорубов презирал за «трое на одного».

— Посмотрите вокруг, — ничуть не смущаясь, начал Элдж (то ли он не знал, что такое «пафос», то ли проигнорировал). — Сколько планет в Конфедерации? Более ста. И на каждой по-разному живут люди и эти… как… неантропоформные, да? Есть разные животные, растения, обычаи, одежда, еда, техника. У нас в классе учатся ребята со Сколопакса — совсем необычные, верийцы есть — ну, они на нас больше похожи, земляне, аппанцы, делихоны, даже мхатмианка одна. С Когнаты вот должны прилететь. И все это вижу один я. А другие парни… — тут он все-таки спотыкается. — То есть молодые дары, они сидят на Аккалабате безвылазно и совсем не видят мир. Не знают, какие здесь у вас есть машины, как туалет может быть устроен, какая музыка, какая медицина. Мы живем так, как жили наши предки пятьсот лет назад, и ничего нового не изобретаем. Не потому, что у нас все глупые, просто никто даже не подозревает, что можно что-то усовершенствовать. Хотя бы электричество — можно же провести. Воду сделать теплую. Профессии разные. Не все же мечом махать. Мне вот, например, медицина нравится…

— Что-то ты совсем замечтался, — Антон смаргивает с ресниц какую-то пыль, налетевшую с зацветших весенних елей, недовольно кривит рот. — Дары не болеют.

— Ну, иногда болеют все-таки. И не все же умирают в сражениях и на поединках, тем более сейчас, когда воевать почти не с кем. Умирают от старости и от болезней. Некоторым можно было бы продлить жизнь, если бы у нас не оруженосцы бегали со склянками, наполненными непонятно чем, и корешками целебной травы чилени, заговоренной в храме прекрасной Лулуллы, а приходили бы врачи. Нормальные, с оборудованием, с уколами разными, с таблетками… И мы могли бы сделать исследовательский центр и победить дуэм, — брякает Элдж и, сам сообразив, что он только что ляпнул, падает на траву на пятую точку.