Инквизитор. Часть 6. Длань Господня - Борис Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А потом заскочите к барону фон Фезенклеверу. Сам он, конечно, не поедет, но один из его рыцарей, не помню, как его зовут, тоже обещал приехать. Вдруг он не забыл о своём обещании.
— Я всё сделаю, кавалер. — Фон Клаузевиц поклонился и открыл дверь.
— Клаузевиц, — окликнул его кавалер.
— Да.
— Никому о моей болезни ни слова. — Сказа Волков. — Никто об этом знать не должен.
— Разумеется, кавалер, — ответил рыцарь, снова поклонился и вышел.
— Увалень.
— Да, кавалер.
— Никто не должен знать, что я болен.
— Ага, я понял, кавалер. Понял.
От зелья монаха, вроде, становилось легче, кажется, появлялись силы, вот только от заметной дрожи, которая иной раз пробегала по спине волной, зелье не избавляло, а глаза продолжали слезиться. Но это всё ерунда. На совет он пришёл, и никто не замечал, что он болен. Ну, или все делали вид, что не замечают его хвори.
Все собрались в старом доме, в новом для стольких людей удобного места не было, пришли офицеры, старшины, знаменосцы. Офицеры расселись за столом, все остальные стояли у стен.
Совет к его удовольствию не затянулся. Он рассказал собравшимся, в чём дело. Говорил коротко и по делу. Так и так, враг уже поставил лагерь невдалеке от реки, скорее всего, это не люди кантона, а райслауферы. У Мелликона на баржи и лодки грузят солонину и овёс. Овёс! Никому не нужно было объяснять, зачем грузится овёс в мешках. Затем представил ротмистра Джентиле, чем откровенно порадовал офицеров. Господа офицеры и старшины знали, что шесть десятков арбалетчиков, тем более ламбрийских, в бою точно лишними не будут. Всем всё было ясно, и никто, ну, кроме нудного капитана Пруффа, лишних вопросов не задавал. Все понимали, что происходит, и знали, что делать. Решение приняли быстро. Решили попытаться, как и в прошлый раз, поймать горцев на переправе, первыми оказаться на берегу реки и выяснить, где враг думает вылезти на него. Нужно было действовать быстро. Конечно, никто этого вслух не сказал, но над столом, за которым сидели офицеры, так и летало выражение: «Ну, наконец-то». Видно, что ожидание нападения тяготило не только его.
Совет завершился, все разошлись собирать солдат, готовить провиант, телеги, лошадей. А Волков пошёл домой собираться.
Волков решил не ждать никого со своим выездом и без обоза выехать тут же к реке. Ему нужно было выяснить, где решат высадиться горцы.
В доме царила суматоха. Господин опять уезжал на войну. Мария и кухонные бабы под руководством госпожи Ланге готовили еду в дорогу. Господ молодых ехало с кавалером много, и еды нужно было много. Пеклись во всю хлеба, резались куры, толклось сало с чесноком и солью, резались кусками отличные сыры, что делала жена Брюнхвальда, из погреба выносилось пиво. Молодые господа из выезда кавалера уже в доспехе ходили по дому, звеня латами и мечами, они приносили с собой большие кавалерийские фляги, в них наливалось пиво. Юноши были взволнованы и веселы.
Это была их первая война.
Ёган и дворовые мужики выдавали пришедшим сержантам лошадей из конюшен господина, телеги для обоза, тут же быстро и умело подправляли колёса, мазали ступицы дёгтем и салом. Путь был неблизким, дорога нелёгкой. Да её, впрочем, как таковой, и не было.
Он сел на табурет и сидел пока Максимилиан и Увалень надевали на него стёганку и кольчугу под кирасу.
— Монах, мне надобно будет много твоего зелья.
— Я приготовил, господин, — со вздохом отвечал брат Ипполит. — Только ещё раз говорю вам, всё время бодрить оно вас не будет.
— Ничего, если горцы уже грузятся, значит, будут со дня на день. — Отвечал кавалер. — Мне бы три дня на нём продержаться. Как думаешь, продержусь?
— Человек вы на удивление крепкий, — отвечал монах, — может, и продержитесь… Если…
— Если? — Произнёс Волков, пытаясь вертеть головой после того, как Максимилиан затянул горжет.
— Ну, если ваша горячка на свалит вас, и вы не впадёте в лихорадку и беспамятство. Господин, поймите, зелье моё не лечит вашу болезнь, а лишь бодрит вас. — Отвечал брат Ипполит.
Волков покосился на него, взгляд его был весьма хмур:
— Монах, сейчас нужно мне в силах и в памяти быть. Понимаешь?
— Понимаю. — Ответил брат Ипполит. — Так пейте тогда моё лекарство, что и я и госпожа Ланге вам даёт. И не отказываетесь, ешьте, как следует, вы же есть перестали.
— Хорошо, буду есть, ну, и пить твою бурду, — обещал ему кавалер, хотя это было для него непростым делом. Он всегда любил поесть, а в последние дни из-за жара едва что-то мог проглотить. А если это и получалось, проглоченное тут же просилось обратно.
— Я намешаю вам жирного молока с мёдом, — сказала появившаяся в покоях Бригитт.
— Да, это будет хорошо, — согласился монах.
Волкову даже думать о таком пойле сейчас не хотелось, он поморщился, но не ей он ответил, а сказал Максимилиану:
— Максимилиан, отстегните горжет, не поеду я в нём, мне в нём голову не повернуть.
Ничего не бывает просто, когда дело доходит до настоящей войны. Люди не всегда делают то, что обязаны. Приехал Рене и доложил:
— У нас почти тридцать человек на войну идти отказываются.
— Как так? — Искренне удивился кавалер. — Я же дал им наделы, коров и свиней покупал им, я помогал им кормом, я одного гороха за осень девятнадцать возов купил, сала три бочки. Как же они теперь отказываются. Я же им дома дозволил строить на моей земле.
— Некоторые говорят, что больны, другие, что женаты. Мол, жёны у них брюхаты, им помирать и калечиться никак нельзя. — Рассказывал Рене.
— Ладно, разберусь с ними после, — сказал Волков и добавил негромко, — перевешаю псов. Не до них сейчас.
То услыхал брат Семион, что был тут же при разговоре.
— Господин, людей понять можно, боятся они.
— Солдаты они! — Заорал кавалер. — Им бояться по ремеслу не положено. — Схватил монаха за рукав, притянул к себе и заговорил зло. — Ты всё говорил им, что я Длань Господня. Чего же им бояться, если я рука Господа?
— Обженились они, зажили мирной жизнью, домишками и имуществом обросли, не хотят больше хлеба солдатского, — пояснял умный монах.
— Больше не будет им мирной жизни, не для того я им наделы и скот раздавал, чтобы они теперь, как враг идёт к нам, по домам сидели, и в этом… — Волков погрозил пальцем брату Симону, — в этом я и твою вину вижу. В кабаке сидишь, серебро краденое пропиваешь с потаскухами, а должен по дома ходить, с солдатами и их бабами говорить.
— Может, и правы вы, — смиренно закатывал глазки к потолку брат Семион.
Вот только кавалер не верил этому его смирению, как и его раскаянью.