Дама номер 13 - Хосе Карлос Сомоса

Рульфо покачал головой, как будто не слыша ее слов:

– Она выбрала меня, потому что знала, что я никогда ее не забуду. И жила во мне все это время в свое удовольствие…

И Рульфо с удивлением отметил, что боль уходит из его груди, уступая дорогу явному отвращению: он как будто чувствовал движение огромного червя, солитера, ползущего через его мозг. Он вновь взглянул на разбитый портрет на полу и понял, что у него уже нет будущего. Но в то же время созерцание прекрасных черт Беатрис за стеклом приносило и облегчение, словно после целой вечности страстного ожидания он смог поднять якоря и покинуть наконец то болото, в котором столько времени простаивал.

Он повернулся к Ракели. Девушка, казалось, сочувствует ему, но он знал, что это не так. «Она – дама. Или была ею какое-то время назад. А они никому не сочувствуют. У них нет чувств».

– Нужно следовать намеченному плану. Как нам заставить ее выйти из меня?..

– Это самое трудное. Есть стихи, которые могут заставить ее выйти, но мне понадобится немало времени, чтобы найти их и добиться правильной интонации.

– Сколько?

– Для простой посторонней, как я теперь, правильно прочитать стих – это вопрос счастливой случайности. Возможно, у меня получится завтра, но может быть и так, что спустя недели или месяцы…

– Мы не можем рисковать. Какой еще существует способ, чтобы вытащить ее из моей головы?..

Она не отвечала, только пристально на него смотрела. И Рульфо, по-видимому, ее понял.

– Однажды я слышал от тебя, что вместилище не может быть уничтожено… Значит ли это, что я не могу умереть?

– Нет. Это значит, что, пока она в тебе, она будет заботиться о том, чтобы с тобой ничего страшного не случилось. Поэтому ты и вышел живым из усадьбы.

– Но если, несмотря на это, кто-то его разрушит…

Девушка не отводила от него глаз:

– Она выйдет. Улизнет. Но ты умрешь, а она найдет себе другое место.

– Это как поджечь логово, да? – Выражение лица Рульфо было странным. – Словно подпалить его, чтобы заставить гадину показаться?

– Да. Только ты умрешь, а она убежит, – ответила девушка.

– И ничто не может задержать ее, когда она выйдет?

– Вода может. В воде они бессильны. Это помогло бы ее задержать, но всего на несколько секунд.

– А потом?

– Потом сгодится нарисованный на полу круг. Вне вместилища она как рак-отшельник без раковины. Если нам удастся дотащить ее до круга, задержать ее там будет не очень трудно…

– А после того как она окажется в круге?

– Мы потребуем от нее, чтобы она назвала нам день, выбранный для уничтожения имаго, а еще мы заставим ее дать нам доступ внутрь. Таким образом, шабаш окажется перед нами практически беззащитным, и нам только нужно будет продумать свою атаку.

– Нужно попробовать. – Рульфо снял пиджак. – И надеюсь, что вы сможете сделать это без меня, – прибавил он.

Еще несколько секунд они с девушкой молча смотрели друг другу в глаза, обмениваясь прощальными взглядами. Его почти пугала та решимость, которую увидел он в этих двух глубоких черных колодцах. «Она хочет, чтобы я это сделал. Хочет, чтобы я попытался сделать то, о чем я думаю».

– Нарисуйте на полу в столовой этот круг, – произнес он наконец.

– Минуточку, одну минуту… – Бальестерос, который до сих пор смущенно и в полном молчании слушал этот разговор, внезапно встал на ноги. – Если я правильно понял, ты собираешься «поджечь логово»… Погоди-ка одну минуточку!.. Сеньор Импульсивный, я догадываюсь, каково тебе, но вот что я скажу тебе: с помощью колдовства или без него, но ты не первый и не последний, кого обманывают – так или иначе, тем или другим способом. Прекрати жалеть себя, наконец, черт побери! Ты же слышал Ракель: тебе, может, и удастся заставить ее выйти, но сам-то ты окочуришься. Так что давай садись обратно на стул, и мы подумаем, как…

– Эухенио, – перебил его Рульфо. Он понял, что теперь не время ходить вокруг да около. Он знал, что Бальестерос хочет помешать ему сделать этот шаг, но спорить, собственно, не о чем. – У тебя ведь трое детей, так? Они уже взрослые, у них свои семьи, и, как я слышал, старший ждет рождения ребенка, твоего первого внука… Прошлой ночью дамы вызвали образ твоей жены, чтобы через нее угрожать вашим детям… И это не пустые угрозы. Саге я нужен живым, так же как и Ракели: она ей нужна, чтобы заговорила, я – потому что во мне прячется дама без имени. Она в конце концов нас прикончит, но, скорей всего, не сейчас. А вот ты и твоя семья для нее совершенно несущественны. Как только она уничтожит имаго, она сотрет вас с лица земли. И уверяю тебя, ты не станешь первым. Им станет твой старший сын. Или твоя дочь. А может, она подождет, пока родится твой внук… – Рульфо говорил ровно, без интонаций, словно перечислял самоочевидные и в то же время не имеющие никакого значения вещи. – Так что дай мне сделать то, что я должен сделать. Что бы ни случилось, я уже мертвец. Моя жизнь подошла к концу, а вот твои дети живы и счастливы. Думай о них.

Бальестерос по-прежнему не двигался, словно окаменел. Рульфо обошел его и направился в ванную.

– На кухне есть банка белой краски. Скажите мне, когда круг будет готов.

И закрыл дверь.

Много времени это не заняло. Они сдвинули в сторону стол и стулья, освободили середину комнаты и отнесли в спальню все поэтические сборники, которые достала с полок Ракель. («Они не должны быть рядом с ней», – сказала Ракель.) И девушка принялась рисовать на паркете требуемую фигуру, вооружившись старой заскорузлой кистью.

Бальестерос молча смотрел на нее, стараясь не думать о том, кто заперся в ванной и ждет. Он слышал монотонное журчание воды – для него этот звук превращался в барабанную дробь. Он знал, что ведет себя как трус, допуская эту дикость. Все его существо восставало при одной мысли, что он даст Рульфо выполнить свое намерение, но сам он ничего не мог поделать, чтобы помочь решить проблему.

Его дети. Этот идиот прав. Их дети.

И вновь перед глазами встал жуткий образ Хулии, насмехающейся над всем тем, что он полагал священным, – его болью, его воспоминаниями… И в самом деле, ведьмы они или нет, но было необходимо что-то предпринять, ответить им ударом, покончить с ними. Ярость, клокотавшая в душе, не позволяла ему остановить Рульфо, но никогда в жизни не принимал он такого трудного решения.

Девушка еще раз обвела окружность, положив новый слой краски. Важно, сказала она, не оставить ни одной щелочки. После этого она выпрямилась и взглянула на Бальестероса. В глазах ее, как показалось доктору, проглядывало все то же слепое отчаяние, которое он уже заметил в глазах Рульфо. И вдруг для него стала очевидной разделявшая их пропасть: эти двое боролись, чтобы погибнуть, а он – чтобы жить. «Они потеряли то, что больше всего любили. И им уже не важно, что ждет впереди. Но они не хотят уйти, не дав последнего сражения».