Сны инкуба - Лорел Гамильтон

— Я перестала думать о горе Браунов, об их погибшемсыне. Не то чтобы я решила это игнорировать. Я не была чёрствой — просто этомне на ум не приходило. Просто они сделали мне больно, и я взбесилась, абешенство немедленно перешло в голод. Если я их убью и съем, они мне большебольно не сделают, а я голодна.

Произнеся последнее слово, я посмотрела ему в глаза.

Они на миг вспыхнули от какой-то игры отражённого света, какглаза кота в свете фонарика. Он отвернул голову, и блеск исчез — глазаНатэниела снова скрылись в тени. От поворота головы волосы натянулись, и у менябыла секунда, чтобы решить — держать или выпустить. Я удержала косу, и ощущениебыло такое, будто тянешь туго привязанную верёвку.

Голос его прозвучал чуть-чуть с придыханием:

— При первой перемене тобой всегда овладевает голод,особенно если ты новичок.

— А как же ты тогда удерживаешь себя, чтобы не броситсяв клубе рвать публику? — спросила я, и у меня самой голос звучал неровно.

Он отклонился от меня назад, и я сильнее, жёстче потянулакосу.

— Переводишь голод в другой канал — секс вместо еды.Партнёров по спариванию не едят. То, что можно трахнуть, — то не пища.

Голос прозвучал ниже. Он не стал грудным — именно чтопонизился.

— Так почему же я никого не съела? Насчёт секса сБраунами я даже не думала.

— Сперва в тебе нет ничего, кроме голода, но посленескольких полнолуний начинаешь думать, но думаешь не как личность, а какживотное. Ещё несколько полнолуний — и ты можешь, если хочешь, думатьпо-человечески даже в животном виде.

— Если хочешь? — переспросила я и потянула его ксебе за косу как за верёвку, но эта верёвка была приделана к черепу, и Натэниелне поддался. Он потянул прочь, и я знала, что это должно быть больно —чуть-чуть.

Он заговорил тихо, низким голосом:

— Некоторым нравится животная чистота. Как ты сказала —без конфликтов, без внутренней борьбы. Просто реши, что ты хочешь, и делай это.

— Расстегни ремень безопасности, — сказала я.

Он расстегнул.

Я потянула его на себя, запутывая волосы вокруг собственныхрук — как сворачивают верёвку или гирлянду лампочек.

— А никто не использовал своё животное для совершения…подставных, что ли? — преступлений? Очень многим людям мешает плохопоступать совесть, у животных её просто нет.

Он был так близко, что можно было поцеловать его, лицо чутьниже моего, потому что коса удерживала его слегка на сторону.

— Животные слишком практичны, — сказал оншёпотом. — Вот почему так мало оборотней используют при совершениипреступления животную форму. Я не имею в виду случайное убийство, когда онисебя не контролируют, — только убийство с заранее обдуманным намерением.

Я склонилась к нему:

— Пример.

— Скажем, у тебя есть дядя, который оставит тебесостояние, но, чтобы ты его получила, дядя должен умереть. Если только твойзверь не будет голоден, он не убьёт дядю ради денег, потому что зверь непонимает, что это такое.

Я склонилась ещё ниже:

— А что зверь понимает?

Он говорил почти мне в губы:

— Он убьёт кого-то, кого ты по-настоящему боишься, иликто приносит тебе вред, особенно физический. Зверь понимает, когда его бьют илиранят.

Я чуть не спросила, выследил ли он человека, который бил егои его брата, но промолчала. Я видела его воспоминания. Если бы кто-нибудьпоступил так со мной, что бы сделала я? Уж точно ничего хорошего. А наполнятьэту машину воспоминаниями о плохом мне не хотелось, самой хватает.

Я приложилась к нему в поцелуе, и он прижал меня к сиденью.Я-то все ещё была пристёгнута, и движения ограничены. Руки запутались в егокосе, как будто связанные. На миг меня охватила паника, потом я успокоилась.Натэниел мне плохо не сделает, и это моя вина, что волосы сейчас там, где ониесть. Он меня не связывал, это я сама сделала.

Он чуть отодвинулся, чтобы можно было говорить, и губы егокасались моих:

— А как же твои клиенты?

Я отодвинула голову, насколько могла, то есть не оченьдалеко, и ответила:

— Я не предлагаю трахаться прямо здесь и сейчас.

— Нет?

Я разозлилась, хотя не могла бы сказать, почему.

— Нет.

И я начала выпутываться из его волос.

Он отодвинулся с улыбкой, мелькнувшей на миг в наружномсвете.

— Я хочу, чтобы ты меня трогала. Видит Бог, хочу, ноесли ты слишком далеко зайдёшь, когда не накормлен ardeur, и мы с тобой тоже неели, ночь кончится. Ты будешь на себя злиться, и на меня тоже, а этого я не хочу.

Я почти выпуталась из его косы, только ещё прядь запуталасьвокруг кобуры «браунинга». Если бы это не был пистолет, я бы дёрнула, нопистолет, даже на предохранителе, я дёргать не хочу. Люди гибли и от болееглупых случайностей. Ни Зебровски, ни Эдуард мне бы такого не спустили. Ипотому я заставила себя успокоиться и начать аккуратно распутывать волосыНатэниела.

Он снова пристегнулся к сиденью.

— Я был бы рад это повторить когда-нибудь, когда нам непридётся остановиться.

Я все ещё распутывала пистолет. Тот факт, что Натэниел ужебыл на своём месте, а его волосы — ещё нет, уже говорит что-то об их длине.

— У тебя был шанс, — сказала я и сама услышала, скакой злостью.

— А ты не ворчи, — отозвался он. — Не я жетебя притянул за волосы к себе на колени.

Я уже распутала пистолет и хотела было бросить конец косыобратно Натэниелу, но остановилась. Он прав, прав насчёт того, кто это начал. Иправ насчёт того, как бы я бесилась, если бы ardeur проснулся раньше, чем ясделаю свою работу. Прав. Если человек прав, нечего на него кидаться. Вот такаяновая теория.

— Ладно, поехали к окошку для машин. Я съем бургер, аты — свой салат. И ты будешь счастлив?

— Нет, но мы оба сможем сегодня работать.

Голос его прозвучал печально.

Я покосилась на него, маневрируя среди припаркованных машин.

— Ладно, не грусти.

— Я не грущу, — ответил он с интонацией,опровергавшей смысл.

— В чем дело?

— В том, что ты просто ко мне потянулась. Не радиметафизических срочных мер. Не потому, что проснулся ardeur. И зверя тоже нигдене было видно. И жажда крови не ощущалась, а мне пришлось сказать: стоп. Ноardeur сегодня ещё проснётся, Анита, а заниматься сексом, не накормив его, этонакликать на себя беду.

Он прислонился головой к окну. Плечи его ссутулились.