Ромео с большой дороги - Дарья Донцова

Банка угодила даме прямо в лоб, крышка отвалилась, изнутривысыпалось облако серо-черного, сильно пахнущего порошка. Заорав не своимголосом, тетка принялась тереть глаза кулаками. Я мухой вылетела в коридор, водну секунду подперла дверь кухни тяжелым комодом и, слушая безудержное чиханиевперемежку с воплями, несущиеся из кухни, схватилась за мобильный. Только быДегтярев оказался на месте…

– Алло, – долетел до слуха родной голос.

– Милый! – закричала я. – Скорей сюда! Это Феня! Похоже, онаубила Женю! Поторопись! Я ей в лицо сыпанула перец, но не знаю, долго ли оначихать будет. И как только я сумела сдвинуть комод…

– Адрес! Немедленно говори адрес! – велел полковник. –Четко, ясно, быстро, я уже в пути.

Прошло три дня. Дегтярев приезжал в Ложкино ночью иотправлялся на работу около шести утра. В четверг я, измучившись отлюбопытства, попыталась перехватить полковника. Спустилась за полночь встоловую и ласково прощебетала:

– Хочешь, картошечки пожарю?

Александр Михайлович, не ожидавший моего появления, чуть неподавился трехэтажным бутербродом, потом сердито ответил:

– Спасибо, еще хочу пожить.

– Ну уж не настолько вредна вкусная картошка, – залебезилая.

– Верно, – согласился толстяк, – опасаюсь не корнеплодов вмасле, а твоих кулинарных талантов. Перепутаешь чего, и я отравлюсь.

Лишь страстное желание узнать, по какой причине няня Фенязадумала лишить жизни Евгения, удержало меня от резких заявлений. Стиснувкулаки, я, продолжая фальшиво улыбаться, проблеяла:

– Мне отправляться спать?

– Естественно, – кивнул Александр Михайлович.

– Прямо так идти в кровать?

– Угу, – не дрогнул полковник.

Делать нечего, придется, видимо, убираться восвояси, чтоназывается, не солоно хлебавши. Но когда рука моя коснулась двери, любопытствостало нестерпимым, и я обернулась.

– Милый!

– Что? – с полным ртом отозвался Дегтярев.

– Не попадалась ли тебе шуба? – решила я начать разговориздалека.

– Какая?

– Розовая шиншилла, принадлежащая Татьяне. Ее надо найти!

– Зачем искать? – пожал плечами полковник. – Она наверху,спит, наверное.

– Речь идет не о нашей гостье, а о манто, – терпеливопояснила я. – Если оно не отыщется, Борейко навсегда останется тут. Боровиковдико зол, он не звонит жене, вообще словно в воду канул. Что делать? Тебе охотажить с Танюшкой? Может, мне продолжить поиски шубейки? Если честно, пребываю втревоге: Алиса пропала, не знаю, жива она или нет, Рита Секридова исчезла, назвонки не отвечает, дверь не открывает. А ты мне ничего не рассказываешь! Что сЖеней?

– Он жив, – коротко ответил Дегтярев, – вовремя в больницудоставили.

– А Рита? Алиса?

Александр Михайлович отложил сандвич, посмотрел на него,потом снова схватил чудовищное сооружение из хлеба, масла, колбасы, ветчины исыра, затем вдруг сказал:

– Завтра в пятнадцать ноль-ноль жду у себя в кабинете.Пропуск заказан, не забудь паспорт и не опаздывай. А на данном этапе я хочуспокойно поужинать.

– Я всегда прихожу вовремя!

– Молодец, – бодро отозвался толстяк и занялся бутербродом.

Я повздыхала и пошла в спальню. Некрасиво со стороныполковника так себя вести. Он же великолепно понимает, что я хочу узнать ответына свои вопросы, и поэтому сейчас чувствует себя хозяином положения.

Ровно в три часа дня я без стука распахнула дверь в крохотнуюкомнату, являвшуюся служебным кабинетом Дегтярева, и сказала толстяку:

– Тебе не кажется, что я точна, словно поезд Париж – Лондон?

– Разве между этими городами курсируют экспрессы? – искренноизумился приятель. – Францию и Англию разделяет Ла-Манш.

– Забыл про тоннель в проливе?

– Ты явилась для какой цели? – покраснел Дегтярев. – Решилаучить меня… э… географии?

– Нет, – испугалась я, – просто поддержала разговор.Пожалуйста, не сердись!

Полковник уставился в окно.

– Ну милый, – замела я хвостом, – расскажи про Феню!

Дегтярев молчал, и в глубине моей души зашевелилисьнехорошие мысли. Ага, вот ты какой! Получил возможность мучить лучшего друга ирешил использовать ее на все сто процентов? Ничего, отольются кошке мышкиныслезки! Сейчас Александр Михайлович поломается и выложит правду, а я, утоливлюбопытство, забью холодильник правильной едой. Не видать нашему толстякубольше ни докторской колбаски, ни рокфора, на полках окажется лишь мясо из соида кабачки, приготовленные на пару. Кстати, о слезах. Может, мне заплакать?Вообще говоря, я рыдаю в крайне редких случаях, в основном от злости. Но,очевидно, во мне пропал не только великий детектив, но и гениальная актриса – уменя в голове есть парочка эпизодов, при воспоминании о которых из глазводопадом льются слезы.

Итак, начали. 1982 год, «ГУМ», очередь с первого этажа навторой, хвост тянется через весь магазин – бабы ломятся за сапогами «Аляска»,замшевыми, черными, с подошвой «манная каша», сделанными в почти братскойФинляндии. Я отстояла за обувью около шести часов, наконец дошла до продавщицы,оставалось лишь выписать чек. И тут потная тетка в форменном халате завопила:

– Все! Сапоги закончились!

– Но как же так? – воскликнула я. – Вы же продали обувь той,что стояла до меня.

– Ну и чего? – заорала работница прилавка. – Она последнююпару забрала. Ступай домой.

Никогда в жизни мне не было так обидно, как в тот момент. Ужлучше б «Аляска» иссякла человек за тридцать раньше!

В носу защипало, глаза начали медленно наливаться слезами.Даже совершенно ненужная в данный момент мысль о том, что сейчас в моейгардеробной громоздится штук двадцать коробок с зимней обувью и что в сторонупресловутой «Аляски» я теперь даже откажусь смотреть, не помешала рыданиям.

– Ой, только не реви! – испугался полковник. – Сейчас всерасскажу. Ну, успокойся!

– Хорошо, – захлюпала я носом, – слушаю тебя.