Часть целого - Стив Тольц

Открывая дверь, Эдди укладывал свои редкие волосы, и гель крупными каплями падал с расчески. Я вдохнул его запах и перешел прямо к делу:

— Почему ты был всегда так добр к моему отцу?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты предлагал ему деньги, помощь, хорошее отношение. Ради чего? Отец сказал, это началось в тот самый день, как вы познакомились в Париже.

— Он так сказал?

— Да.

— Тогда я не понимаю, что ты хочешь узнать?

— Что стоит за твоей щедростью?

Эдди посерьезнел, перестал причесываться и замялся, подыскивая нужные слова.

— Отвечая на этот вопрос, ответь еще вот на такой: почему ты постоянно нас фотографируешь? Чего ты хочешь от нас?

— Ничего не хочу.

— Значит, это просто дружба?

— Разумеется!

— Следовательно, ты способен дать нам миллион долларов.

— Это слишком много.

— А сколько?

— Не знаю, что-нибудь около шестой части.

— Сколько это составит?

— Не знаю.

— Отец копил, не знаю, сколько он собрал, но этого недостаточно.

— Недостаточно для чего?

— Чтобы ему помочь.

— Джаспер, даю тебе слово: я сделаю все и дам вам все, что смогу.

— И даже одну шестую часть миллиона?

— Если это поможет тебе и твоему отцу.

— Ты ненормальный.

— Не я сижу в сумасшедшем доме.

Внезапно мне стало не по себе от того, что я изводил Эдди. Он был поистине редким человеком, и дружба явно много для него значила. У меня даже создалось впечатление, что он не сомневается: дружба обладает глубоким духовным качеством, которое нисколько не пострадало из-за того, что отец его смертельно ненавидел.

Когда я вернулся в больницу, отец был прикручен к кровати в той же самой зеленой с желтизной палате. Я вгляделся в него. Глаза вращались в глазницах, словно брошенные в чашку с чаем шарики мрамора. Наклонившись, я стал шептать ему в ухо и, хотя не знал, слышит ли он меня, продолжал шептать, пока не охрип. Затем пододвинул к кровати стул, положил голову на его вздымающийся и опускающийся живот и заснул. А когда проснулся, понял, что кто-то набросил на меня одеяло, и услышал каркающий голос. Я не знал, когда отец начал свой монолог, но он был на середине фразы.

— …поэтому они утверждают, что архитектура — нечто вроде моделирования Вселенной и все древние церкви и монастыри — это попытка осуществить божественную работу и скопировать небеса.

— Что? Что с тобой? Ты в порядке?

Я видел только странный контур его головы. Встал, зажег свет и расстегнул ремни на кровати. Отец, пробуя, как поворачивается шея, повертел головой.

— Нам предстоит сконструировать мир по своему проекту, Джаспер. И в этот мир не явится никто, если мы его не пригласим.

— Мы построим свой собственный мир?

— Дом. Осталось только сделать проект. Что ты об этом думаешь?

— Потрясающе!

— И знаешь что, Джаспер? Я хочу, чтобы это стало и твоей мечтой. Хочу, чтобы ты мне помог. Внес свой вклад. Свои идеи.

— Да. Согласен. Здорово! — ответил я.

Сработало. В своей буре в пустыне отец придумал новое занятие. Он решил построить дом.

Следуя инструкциям отца, я скупил ему все книги по теории и истории архитектуры, какие только сумел найти, включая увесистые тома, посвященные жилищам животных: птичьим гнездам, запрудам бобров, пчелиным сотам и паучьим сетям. Он с восторгом принимал литературу. Нам предстояло соорудить вместилище для наших заплесневелых душ.

Вошел доктор Грег и заметил гору книг по архитектуре.

— Что здесь происходит, в конце концов?

Отец с гордостью изложил ему свою идею.

— Великая австралийская мечта. Так?

— Не понял.

— Вы собираетесь гнаться за великой австралийской мечтой. Очень хорошая мысль.

— Вы о чем? Разве существует коллективная мечта? Почему мне об этом не сказали? И какова же она?

— Иметь собственный дом.

— Иметь собственный дом? Это великая австралийская мечта?

— Вам это известно не хуже меня.

— Постойте. Разве мы не присвоили великую американскую мечту, подставив название нашей страны?

— Не думаю, — встревожился доктор Грег.

— Ну, как скажете, — ответствовал отец, вращая глазами так, чтобы мы с врачом оба могли это видеть.

В следующий раз я пришел через неделю. Книги были открыты, страницы вырваны и раскиданы по всей комнате. Когда я появился, отец держал голову, как наполненный ветром парус.

— Рад, что ты здесь. Что скажешь, если мы объявим символический рай утробы — огромный, сияющий дом, мы похороним себя внутри, где сможем спокойно, без помех догнивать.

— Заманчиво! — Я снял со стула стопу книг, освобождая себе место.

— Скажи, это тебе что-нибудь говорит: французский шато[36], английский коттедж, итальянская вилла, немецкий замок, крестьянская непритязательность.

— Пожалуй, нет.

— А геометрическая простота — подойдет? В основе элементарный, не обремененный деталями, яркий, претенциозный, кричащий, но без угнетающей безвкусицы стиль.

— На твое усмотрение.

— И кроме того, мне не хочется угловатости, поэтому, может, остановимся на круге?

— Неплохая мысль.

— Ты так считаешь? Ты бы хотел жить в сфере?

— Почему бы нет?

— Нам надо будет слиться с окружающей средой. Органичный синтез — вот наша цель. А внутри, как я полагаю, необходимы две спальни, две ванные, гостиная и темная комната, но не для того, чтобы проявлять фотографии, а чтобы можно было посидеть в темноте. Что еще? Давай поразмышляем о пороге.

— О чем?

— О главном портале в дом.

— То есть о парадном входе?

— Сколько раз мне повторять одно и то же?

— Одного раза вполне достаточно.

Глаза отца сузились и превратились в щелочки, уголки губ опустились вниз.

— Если будешь относиться к нашему делу подобным образом, можно сразу распрощаться с замыслом. Как тебе понравится жить в пещере?

— В пещере?

— Я считал, мы договорились: наш дом будет представлять собой символ утробы.

— Отец…