Ястреб халифа - Ксения Медведевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И подарила ей крученое золотое ожерелье ханьской работы с подвесками в виде огненных птиц и драконов.
– Ой, ой, смотри, сестричка, какая красота!
Асет с подружками – теперь к ним на ковер присела Шурейра, ярким пятном выделяясь даже в пестрой стайке девушек, – в шесть рук вынимали из ларца ослепительную, сверкающую золотой вышивкой-гладью ткань. Платье знаменитого шекинского шелка, темно-синее с зелено-коричневыми узорами, переливалось шитьем на солнце. Девушки захлопали в ладоши от восторга и принялись просовывать невесомую тонкую ткань сквозь золотое колечко. И что вы думаете, рассыпающийся складками шелковый ворох покорно прошел испытание – с торжествующими возгласами девушки вытащили платье с другой стороны кольца.
И тут со стороны розария зазвенели струны старинной лютни, и голос певца вывел:
– О прекраснейшая из девушек, выйди ко мне походкой газели, покачивая бедрами, о выйди ко мне!
Когда опытный музыкант пел, казалось, что много голосов звучат в странной, расходящейся, словно тысяча тропок сада, гармонии. Девушки мечтательно смежали веки, проводя пальцами по приоткрытым губам, по созревшим грудям, откидывая головы с тяжелыми косами – выйди ко мне, покачивая бедрами, о любимая!
– Госпожа, позвольте, я сниму с вас браслеты, – Утба стояла на коленях и улыбалась.
Айша молча кивнула. Невольница вскинула быстрый-быстрый взгляд и зыркнула на кого-то, кто стоял за спиной невесты.
Ну что ж, Айша знала – там переглядывались и пожимали плечами. Царевна-несмеяна, статуй мраморный, рыбина холодная, нечувствительная, – харим Аммара ее, понятное дело, ненавидел. Умейядская выползня, дочь и сестра казненных предателей, самое место тебе на дне Тиджра, не хенну тебе к щиколоткам, а тяжелый камень, стой на дне, качай рукавами, распускай волосы к водорослям по течению. И смотрите, как сидит, – букой, хоть бы посмотрела на кого, так нет же, ни улыбки, ни веселого взгляда за все десять дней, как ее сюда привезли, сучку гадкую, неблагодарную, мордой мрачную.
Заметив косые взгляды и перешептывания, мать наклонилась к плечу Айши:
– Что с тобой, доченька? Хоть бы ты улыбнулась, право дело, люди же смотрят… А ну как скажут повелителю, что ты не рада?..
– Да, матушка, – покорно ответила девушка.
И улыбнулась невольнице, расстегивавшей на запястье легкий прорезной браслет.
– Возьми себе, Утба, у меня праздник, так пусть и у тебя будет праздник. – И Айша протянула руку и потрепала девушку по щеке.
Та залилась краской и благодарно упала лицом в шелк парадного платья госпожи:
– Ой спасибо, ой спасибо, да благословит вас Всевышний, да пошлет вам счастливую ночь!
И все вокруг весело захихикали.
– А это тебе, Сальма. – И Айша бросила старшей невольнице перстень с крупным изумрудом.
Та зашлась в благодарных попискиваниях.
– Всем, кто прислуживает мне в эти счастливые дни, я дарю по новому шелковому платью! – объявила девушка, не переставая улыбаться.
Радостные вибрирующие крики и смех поднялись выше самого высокого кипариса, заглушив даже бой барабанчиков-дарабукк.
Айша осторожно скосила глаза влево. И чуть не заплакала.
Она никуда не делась. Она продолжала стоять, где стояла – на мраморном бортике пруда, полоща в зеленоватой воде полы длинных белых одежд. И неотрывно глядела на Айшу – тяжелым, мрачным, не обещающим ничего хорошего взглядом, время от времени смахивая выступающую в углах губ кровь.
Мертвая женщина из ее снов выступила из тени в тот самый миг, когда опекун Айши, командующий Правой гвардией Хасан ибн Ахмад, ответил на вопрос: «Согласна ли девушка?» Ибн Ахмад ответил: «Да, согласна», Айша хорошо слышала его голос из-за занавески. А из темного угла тут же вышла она – как в старых детских снах, из темного угла, мама, не гаси свечу, – и подошла близко-близко, скаля острые злые зубы.
– Да что с тобой, дочка? – прошипела на ухо аль-Ханса.
– Ничего, мама, – подавляя дрожь, ответила Айша.
Мертвая теперь улыбалась – страшно и плотоядно, кровь текла изо рта и капала, капала на белое платье.
– Я… просто… боюсь, наверное…
– Ах, боишься, – с облегчением заулыбалась мать. – Ну ладно тебе, вот будем тебя завтра одевать, все-все тебе расскажем…
И сидевшие на коврах женщины засмеялись и захихикали:
– Да, пришло кое-кому время на спинку падать! Да, да, точно, Айша, на спинку! Ха-ха-ха!..
Мертвая прищурилась и погрозила длинным белым пальцем – ночью приду, мол. Жди.
Невесту по обычаю усадили на почетное возвышение у западной стены Двора Трех сестер. Айша казалась совсем девочкой в простой белой рубашке – согласно установлениям и предписаниям, изо всех драгоценностей у нее на пальце было лишь золотое обручальное кольцо. Волосы невесте заплели в семь кос и увязали вокруг головы, закрепив тонкими деревянными шпильками. Лицо девушки скрывало белое покрывало – Айша неподвижно сидела на подушках, положив ладони на колени и опустив голову.
– Ты глянь, опять куксится, – прошептала Азза на ухо Утбе.
Утба решила прислушаться – Аззу купили на три года раньше, и она уже дважды удостоилась чести подавать кофе повелителю верующих. Говорили, что однажды он даже обратился к ней – не по имени, конечно, вах, если б по имени, разве расставляла бы сейчас Азза блюда с персиками, но все равно обратился: «Эй, ханта[54], подай-ка мне полотенце». Сейчас на обеих невольницах сверкали блестками и золотыми нитями зеленые платья, в черных косах звенели старинные монеты, а шеи склонялись под тяжестью четырех золотых ожерелий. А что, свадьба – великое событие, все на себя наденешь, а то так и пролежит в ларе, никому не покажешь. Брякая круглыми подвесками ожерелья, Азза наклонилась и снова зашептала:
– Ты про то, что на обручении-то было, слышала?
– А че было-то? – шепотом же откликнулась Утба.
Вообще-то за разговоры в такое время можно было получить приказ о порке – в соседнем Львином дворе, в котором праздновали мужчины, имам как раз произносил свадебное напутствие:
– …Он наградил эмира верующих славной наградой, связав его род с родом посланника Всевышнего – да благословит его Всевышний! – который, как рассказывали, молвил: «Любые узы и нити родства разорвутся в день Воскресения, кроме моих уз и родственных связей…»
Азза быстро оглянулась и сделала вид, что перекладывает марципановые фигурки на яркой майолике блюда, – и зашептала:
– Помнишь, семь чаш перед ней поставили?..
Как не помнить, удивилась про себя Утба, это ж обычай: на обручении перед невестой кладут Книгу Али, зеркало и ставят семь чаш с белым – с молоком, айраном, сметаной, медом, сахаром, ну и потом снова с молоком, только верблюжьим, к примеру, и с йогуртом. Ну а перед Айшой поставили – всем на удивление, уж сколько разговоров было по всей столице, сколько цоканья языками! – чаши с привычными молоком, айраном, сметаной, медом и сахаром – ну а еще с жемчугом и мелкими алмазами.