Бог Мелочей - Арундати Рой

Трогал ее – говорить не мог, любил ее – отступиться не мог, говорил – слушать не мог, боролся – победить не мог.

Амму тосковала по нему. Всей телесностью своей к нему рвалась.

Она вернулась за стол.

Когда старый дом закрыл отяжелевшие глаза и погрузился в сон, Амму в длинной белой юбке и одной из старых рубашек Чакко вышла на переднюю веранду. Сначала она расхаживала взад-вперед. Беспокойная. Дикая. Потом села в плетеное кресло под заплесневелой бизоньей головой с глазами-пуговками, справа и слева от которой висели портреты Благословенного Малыша и Алеюти Аммачи. Ее близнецы спали с полуоткрытыми глазами, как всегда после изнурительного дня. Два маленьких чудища. Это у них в отца.

Амму включила свой транзистор-мандарин. Потрескивая, в нем зазвучал мужской голос. Эту английскую песню она никогда раньше не слышала.

Она сидела на темной веранде. Одинокая, вспыхивающая светом женщина глядела на декоративный сад своей горько озлобленной тетки и слушала транзисторный голос. Который шел из дальней дали. Летел на крыльях сквозь ночь. Плыл над реками и озерами. Над густыми кронами деревьев. Мимо желтой церкви. Мимо школы. По грунтовой дороге, подскакивая. По ступенькам на веранду. К ней.

Слушая и не слушая, она смотрела на беснование насекомых, носящихся вокруг лампы в самоуничтожительной пляске.

Слова песни распускались у нее в голове.

Не теряй минут

Вот ее слова

Грезы упорхнут

Поманив едва

Гибнут так легко

Исчезают разом

Коль упустишь сон

Свой упустишь разум.

Амму подтянула к груди колени и обхватила их руками. Она не могла поверить. Какое простое, дешевое совпадение. Она яростно вперяла глаза в гущу сада. Сипуха Уза пролетела, как безмолвный ночной патрульный. Мясистые початки антуриума поблескивали, словно ружейный металл.

Какое-то время Амму продолжала сидеть. Хотя песня давно уже кончилась. Потом она внезапно поднялась с кресла и покинула свой мир, как ведьма. Ради лучших, более счастливых миров.

Она быстро двинулась сквозь темноту, как насекомое летит по химическому следу. Она не хуже, чем ее дети, знала тропку к реке и могла бы дойти даже с завязанными глазами. Ей было неведомо, что за сила понуждает ее спешить сквозь заросли. Превращает ее ходьбу в бег. Доставляет ее на берег Миначала запыхавшейся. Глотающей воздух. Словно она куда-то опаздывала. Словно вся ее жизнь зависела оттого, успеет она или нет. Словно она знала, что он будет там. Ради нее. Словно он знал, что она придет.

И это было так.

Он знал.

Знание вошло в него днем. Мягко и коротко, как лезвие ножа. Когда история, пока он держал в руках маленькую дочку Амму, дала промашку. Когда глаза женщины сказали ему, что не всегда он должен быть дарителем, а она получателем подарков. Что у нее тоже кое-что для него припасено, что в обмен на его лодочки, шкатулки, ветряные мельнички она готова подарить ему свои упругие ямочки на улыбающихся щеках. Свою гладкую коричневую кожу. Свои светящиеся плечи. Свои глаза, что всегда смотрят в какую-то даль.

Его не было там.

Амму села на ступень каменной лестницы, спускавшейся к воде. Она зарылась лицом в ладони, коря себя за то, что была так глупа. Так уверена.

* * *

Ниже по течению Велютта плыл посередине реки на спине, глядя на звезды. Его парализованный брат и одноглазый отец спали, съев ужин, который он им приготовил. И теперь он был свободен – мог лежать на воде и медленно перемещаться вместе с потоком. Походя на бревно. На тихого крокодила. Кокосовые пальмы, склонившиеся к реке, смотрели, как он плывет. Желтые бамбуки горевали. Маленькие рыбки кокетливо заигрывали с ним. Поклевывали его.

Он перевернулся на живот и поплыл в другую сторону. Против течения. Потом остановился и в последний раз посмотрел на берег, держась в воде стоймя, коря себя за то, что был так глуп. Так уверен.

Когда он увидел ее, это был взрыв, который чуть не утопил его. Остаться на плаву стоило ему всех его сил. Он держался в воде стоймя посередине темной реки.

Она не видела покачивающегося над темной рекой бугорка его головы. Она могла бы принять его за что угодно. За плывущий кокосовый орех. Но она даже не глядела на воду. Ее лицо было зарыто в ладони.

Он смотрел на нее. Медлил.

Если бы он знал, что вот-вот войдет в туннель, из которого не будет иного пути, кроме его гибели, – уплыл бы он прочь?

Может быть.

А может быть, нет.

Кому это ведомо?

* * *

Он поплыл к ней. Тихо. Рассекая воду без лишнего плеска. Он почти уже достиг берега, когда она подняла голову и увидела его. Его ноги нащупали илистое дно. Когда он выходил из темной реки и поднимался по каменным ступеням, она почувствовала, что окружающий их мир – его. Что он принадлежит этому миру. Что этот мир принадлежит ему. Вся вода. Весь ил. Все деревья. Все рыбы. Все звезды. Он так вольно перемещался в этом мире. Глядя на него, она поняла природу его красоты. Трудясь, он выточил сам себя. Дерево, которое он ладил, сладило его. Каждая выстроганная доска, каждый забитый гвоздь, каждая сработанная вещь – все это формировало его. Ставило на нем печать. Придавало ему гибкости, силы, изящества.

Тонкая белая ткань охватывала его бедра и полоской проходила меж темных ног. Он поднял руку к волосам, чтобы стряхнуть с них воду. В темноте она видела его улыбку. Белозубую внезапную улыбку, которую он взял с собой из детства в зрелость. Весь его багаж.

Они посмотрели друг на друга. Они не думали больше. Время думать уже прошло. Впереди ждали разбитые улыбки. Но это потом.

Потт Томм.

Он стоял перед ней, с него капала река. Она смотрела на него, не вставая с каменной ступени. Ее лицо было бледным в свете луны. Внезапно на него напал страх. Сердце застучало. Все это – ужасная ошибка. Он превратно ее понял. Воображение играет с ним злую шутку. Здесь ловушка. В кустах затаились люди. Наблюдают. Она – усладительная наживка. Как иначе? Его же видели во время демонстрации. Он попытался придать голосу естественность. Непринужденность. Но прозвучало хрипло, судорожно.

– Аммукутти… что это?

Она сошла вниз и прильнула к нему во всю длину тела. Он стоял, как стоял. Он не трогал ее руками. Он весь дрожал. Частью от холода. Частью от ужаса. Частью от мучительного желания. Вопреки страху его тело готово было взять наживку. Оно жаждало. Не признавало никаких доводов. Его влага увлажнила ее. Она обняла его.

Он пытался рассуждать здраво: Что может случиться, самое худшее?

Я могу потерять все. Работу. Семью. Средства к жизни. Все.