Дом Цепей - Стивен Эриксон

— В любом случае, — продолжила она, — меня послали найти тебя.

— В самом деле? Ша’ик снова понадобились советы, которые она, несомненно, проигнорирует?

— Не в этот раз. Леоман.

Геборик нахмурился. Где Леоман, там скоро будет и Тоблакай. Единственное достоинство этого головореза в том, что он соблюдает обет никогда со мной больше не разговаривать. Тем не менее я опять почувствую на себе взгляд его глаз. Глаз убийцы. Если и есть в лагере кто-то, кого нужно изгнать…

Он медленно выпрямился.

— Где мне его искать?

— В храмовой яме, — ответила она.

Разумеется. И что же ты, дорогая девочка, делала в обществе Леомана?

— Я бы взяла тебя за руку, — добавила Фелисин, — но нахожу её прикосновение слишком поэтичным.

Она шла рядом с ним вниз по склону, между двумя огромными загонами, что в данный момент пустовали, — коз и овец на день увели на пастбища к востоку от развалин. Они прошли сквозь широкий пролом в стене погибшего города, пересекли одну из главных улиц, что вела к нагромождению просторных, массивных зданий, от которых сохранились только фундаменты и боковые стены, — этот район стали называть Храмовым Кругом.

Глинобитные хижины, юрты и шатры из шкур стали новым городом на руинах. Соседствующие рынки суетились под широкими, длиной в улицу навесами, заполняя горячий воздух бесчисленными голосами и благоуханием кухонных ароматов. Местные племена, следующие за вождём Матоком — он занимал положение, сравнимое с должностью полководца в окружении Ша’ик, — смешались с «Живодёрами», с пёстрыми бандами городских перебежчиков, с безжалостными бандитами и освобождёнными преступниками из бесчисленных малазанских крепостных тюрем. Маркитанты были столь же разношёрстны: причудливое замкнутое племя, которое кочевало внутри импровизированного города, двигаясь по велению скрытых прихотей, имевших, несомненно, политический характер. Сейчас некое невидимое расстройство делало их более скрытными, чем обычно, — старые шлюхи, что вели стайки практически голых, худых детей, оружейники и лудильщики, повара и золотари, вдовы и жёны, несколько мужей и ещё меньше отцов и матерей… связи скрепляли большинство из них с воинами армии Ша’ик, но эти нити в лучшем случае были непрочными, легко рвущимися и часто увязшими в паутине прелюбодеяния и незаконнорождённости.

По мнению Геборика, этот город был микрокосмом Семи Городов. Доказательством всех зол, которые малазанцы — сперва покорители, а затем оккупанты — взялись искоренять. По всему выходило, что мало добродетели было в свободах, которым бывший жрец стал здесь свидетелем. Но он подозревал, что одинок в своих предательских мыслях. Империя объявила меня преступником, но я, тем не менее, остался малазанцем. Сыном империи, пробудившимся поборником принципа старого Императора: «меч рождает мир». Так что, дорогая Тавор, веди свою армию в сердце мятежа и порази его насмерть. Я не стану оплакивать эту потерю.

По сравнению с переполненными улицами, которые они только что миновали, Храмовый Круг был практически безлюден. Дом старых богов, забытых божеств, которых когда-то чтили забытые народы, не оставившие после себя почти ничего, кроме раскрошившихся руин и дорог, по щиколотку засыпанных пыльными черепками. Тем не менее что-то священное, похоже, всё ещё держалось в этом месте, где нашли себе убежище калеки и немощные.

Кучка младших целителей бродила среди этих немногочисленных бедолаг — старых вдов, так и не нашедших себе пристанища в качестве третьей или даже четвёртой жены воина или торговца, бойцов, потерявших конечности, прокажённых и других жертв заразы, не способных прибегнуть к целительным силам Высшего Дэнула. Когда-то среди них было много брошенных детей, но Ша’ик положила этому конец. Начиная с Фелисин, она приняла их всех под свою опеку — как свою личную свиту, служителей культа Вихрь. Согласно беглому подсчёту Геборика, за последнюю неделю их число превысило три тысячи, от младенцев до ровесников Фелисин — близких к настоящему возрасту самой Ша’ик. Для всех них она стала матерью.

Этот жест не вызвал широкого одобрения. Сводники потеряли своих овечек.

В центре Храмового Круга находилась широкая восьмиугольная яма, глубоко залёгшая в слоистом известняке. Её дно, которого никогда не касалось солнце, теперь было очищено от поселившихся тут змей, скорпионов и пауков и захвачено Леоманом Кистенём. Леоманом — некогда самым надёжным телохранителем Ша’ик Старшей. Но Ша’ик Возрождённая, заглянув ему глубоко в душу, нашла её пустой, лишённой веры и склонной из-за какого-то природного изъяна отвергать всякое твёрдое убеждение. Новая Избранная решила, что этот человек недостоин доверия — во всяком случае, не настолько, чтобы приблизить его к себе. Его подчинили Матоку, хотя, казалось, делать на этой должности ему было практически нечего. А Тоблакай остался личным телохранителем Ша’ик; этот великан с покрытым татуировкой лицом не отказался от дружбы с Леоманом и часто проводил время в его мрачной компании.

Воинов связывала общая история, которую Геборик — он был уверен в этом — чувствовал до мелочей. Ходили слухи, что когда-то они были скованы одной цепью как узники Империи. Геборику хотелось, чтобы к Тоблакаю малазанцы были тогда менее милостивы.

— Я сейчас уйду, — сказала Фелисин, добравшись до обложенного кирпичом края ямы. — Когда в следующий раз захочу поспорить с тобой, я тебя найду.

Поморщившись, Геборик кивнул и двинулся вниз по лестнице. Чем глубже во мрак он спускался, тем холоднее становился воздух вокруг. Сладкий и тяжёлый запах дурханга — одного из пристрастий Леомана — заставил бывшего жреца задаться вопросом, не следует ли юная Фелисин по пути своей матери в большей степени, чем он подозревал.

Известняковый пол теперь покрывало тряпьё. Из-за узорчатой мебели — наподобие той переносной, которой пользуются богатые странствующие купцы, — просторное помещение казалось заполненным. Натянутые на деревянные рамы ширмы стояли у стен тут и там; на ткани красовались сценки из племенной мифологии. Там, где стены были открыты, рисунки какого-то древнего художника, выполненные чёрной и красной охрой, превращали гладкий камень в многослойное раздолье — саванны, где бродили прозрачные звери. По каким-то причинам эти изображения оставались ясными и резкими для глаз Геборика, вызывая ощущение движения даже для бокового зрения.

Древние духи скитались в этой яме, навечно пойманные её высокими, отвесными стенами. Геборик ненавидел это место со всеми его призрачными наслоениями катастроф, с его давно вымершими мирами.

Тоблакай сидел на тахте без спинки, втирая масло в лезвие своего деревянного меча, и не потрудился даже взглянуть на Геборика, когда тот достиг основания лестницы. Леоман, раскинувшись, лежал среди подушек у противоположной стены.

— Призрачные Руки, — приветственно сказал воин, — у тебя есть хен’бара? Иди сюда, здесь жаровня и вода…

— Я пью чай лишь перед сном, — ответил Геборик. — Ты хотел поговорить со мной, Леоман?

— Я всегда этого хочу, друг мой. Не называет ли Избранная нас своим священным треугольником? Нас троих, в этой забытой яме? Или, быть может, я перепутал слова и мне следовало сказать «забытый треугольник» в «священной яме»? Проходи, садись. У меня есть травяной чай, прогоняющий сонливость.