Шапка Мономаха - Наталья Иртенина

– Целы! – на мгновенье вспыхнул радостью книжник. Но сразу вновь поник. – Как же целы, когда я сам видел огонь, который пожирал все…

– Да не сгорела книжня, – яростно закричал на него боярин. – Крест тебе в том поцелую! Дождь загасил пламя, монахи мне рассказывали!

– Не сгорела, – завороженно повторил Нестор. – Целы мои пергамены. Спасен труд многих лет… – Взор монаха, ненадолго зажегшись блеском, опять потускнел. – Все равно… Не вернусь туда. Покончено с книгами. Неспроста, думаю, Господь привел меня в здешнее подворье, дальше от князей и от стольноградских искусов. Здесь тишина и безмолвие – самая монашеская жизнь.

– Не силен я в истолковании Божьей воли, – рек боярин, которому весьма не по нраву пришлись слова книжника. – Я тебе так, по-простому скажу, Нестор. Рехнулся ты от горестей. Но я этого не оставлю. Хочешь, не хочешь, а поедешь со мной в Муром, хотя бы и пришлось тебя силой привязать к седлу. Ты меня знаешь, и в упрямстве тебе со мной не тягаться.

– Вяжи силой, Янь Вышатич, – твердо сказал книжник. – А пока не привяжешь, я тут останусь.

Нестор повернулся и зашагал к монастырю.

– Хорошо же! – ответил боярин, влезая на коня.

Прежде чем пускаться снова в путь, предстояло еще дождаться в Суздале князя Мстислава.

21

В суздальском детинце спаслись от пожара несколько хоромин. Огонь облизал их, но сожрать не решился. На одном из дворов Янь Вышатич с Добрыней и сотней отроков переночевали, а наутро в город вошла новгородская дружина. Ночью на Суздаль белым саваном лег свежий снег, приукрасил обугленные развалины. Боярин и князь Мстислав встретились посреди улицы, спешились и обнялись.

– Возмужал, князь, – одобрил Янь Вышатич, – на гордость отцу. Добрый воин стал.

– Что отец? – нетерпеливо спросил Мстислав, смущенный похвалой старого дедова дружинника. – Намерен ли воевать с дядей? Олег по доброй воле ушел из его земли.

– Его доброй волей мы со вчерашнего дня любуемся, – усмехнулся боярин, показав на погоревшие дворы. – Как ушел, так и обратно придет. Князь Владимир желает помирить Олега, но для этого нужно хорошее войско неподалеку.

– А кто это с тобой, боярин? – заинтересовался новгородский князь. – Таких устрашительных мужей отродясь не видывал.

– Это Добрыня, – просто ответил Янь Вышатич. – При случае может заменить небольшую дружину.

Медведь кургузо мотнул головой для приветствия и повторил попытку сделаться тенью боярина. Однако тень была слишком приметной.

– Надо же, – восхищенно сказал Мстислав. – Эй, Добрыня Рагуилович! – отнесся он к своему воеводе. – Не ударь в грязь лицом перед тезкой!

– Не ударю, князь, – проворчал воевода, выезжая вперед на мощном коне – скакун послабже не смог бы носить такого мужа, равного в обхвате двухсотлетнему дубу.

Прочие дружинники, еще не разъехавшиеся по городу в поисках крова и очага, сгрудились теснее, перекрыв всю улицу.

– Пойдем, Янь Вышатич, поговорим о делах, – предложил Мстислав.

– Вроде потеха будет? – тот хотел остаться.

– Пускай дружина тешится, – с улыбкой ответил князь. – Нам до того ли сейчас?

Удивляясь смиренномудрию юного князя, боярин двинул коня рядом с ним.

– Так ты Добрыня? – приступил меж тем к храбру новгородский воевода.

Медведь смотрел на него с безмятежным любопытством.

– Ну поглядим, по добру ли, по праву ли носишь это имя.

Добрыня Рагуилович, перекинув ногу, скатился с седла. Скинул в снег мятель и шапку, отстегнул с пояса меч, отдал ближнему кметю. Медведь, глядя на него, проделал то же, только палицу подвесил к седлу.

Два Добрыни встали друг против друга по краям неширокой утоптанной дороги.

– Я свое имя не украл, – предупредил Медведь.

– Поглядим, – ухмылялся воевода, – кто из нас сядет в сугроб.

Он шагнул ближе, сделал замах, но не ударил.

– Бей! – велел Добрыня Рагуилович. – Ну бей же! – раззадоренно скалился он, подставляя открытую грудь. – Посади меня в сугроб!

– Бей! Ударь первым! – кричали новгородцы храбру. – Не бойся, Добрыня, воевода зря не убьет!

Медведь не двигался.

– Да что стоишь, как чур деревянный?! – все больше ярился воевода.

– Не бью без причины, – спокойно объяснил Добрыня.

Новгородец с размаху приложил кулаком ему в грудь. У любого из дружинников вокруг от такого удара затрещали бы ребра. Добрыня не пошевелился.

– Вот причина. Сгодится? – воевода подул на кулак.

– Где? – спросил Медведь.

Из дружинных глоток вырвался хохот и понесся, распугивая галок.

– Ну, – усмехнулся Добрыня Рагуилович. – А так?

От второго удара храбр слегка покачнулся.

– И так?

Медведь перехватил кулак воеводы левой рукой, а правой ухнул новгородцу пониже ключицы. Добрыня Рагуилович устоял, отшагнув назад.

– Пощекотал, – снова усмехнулся он и треснул храбра по уху.

Медведь постоял, осоловевши, а затем мягко осел в сугроб.

– Не Добрыня, – тряхнув рукой, подытожил воевода и пошел к коню.

Храбр потряс головой, чтобы не звенела, поднялся, позвал:

– Эй.

Двинулся новгородцу навстречу и сходу врезал ему в челюсть. После этого глаза воеводы несколько мгновений могли смотреть только на переносицу. Затем он размахнулся, а Медведь, наклонясь, взял его за ноги и запрокинул тяжелую тушу себе на спину. Сделал пару шагов, сбросил Добрыню Рагуиловича в сугроб. Отряхнул руки и пошел. Новгородская дружина кулаками прикрывала ухмылки.

– Стой! – раздалось грозно из сугроба. Воевода выбрался на дорогу и, потирая челюсть, согласился: – Добрыня…

– И чего ты к имени прицепился? – буркнул Медведь, надевая меховой плащ.

– Добрыня – имя знаменитое. – Боярин сплюнул в снег кровь. – Не знаешь, что ли, про дядю старого князя Владимира, крестившего Новгород?

– Не знаю.

– Так пойдем я тебе расскажу за бочонком-другим доброго меда, – дружелюбно сказал воевода.

– И нам удели того меду, Добрыня Рагуилович, – попросили дружинники.

– А вам за ваши поганые усмешки над воеводой не полагается меду, – сердито ответил он.

…Ожидания Олега не сбылись – новгородский князь, придя в выжженный Суздаль, утвердился в нем надолго. Градские люди быстро разбирали горелые руины, использовали на дрова или свозили за город. Обратно из лесу гнали обозы свежей древесины, ставили город заново. Спорили только о том, что рубить в первую очередь – городьбу или дома. Мстислав рассудил их, велев прежде пускать дерево на жилье, а уж потом на укрепления.