Клановое проклятие - Игорь Ковальчук

Арман сам подал жене руку. Он не стал короновать ее коленопреклоненной, хотя существовавший в истории Провала прецедент требовал именно этого, и не стал пользоваться для того малой короной, в которой супруга властителя должна была появляться на людях – регалия тоже древняя, но не обладающая тем священным значением, как мужской венец. Он снял с себя корону и под речитатив, читаемый хором на старом, давно вышедшем из обихода провальском языке, под ропот толпы возложил ее на голову супруге.

Катрина смотрела спокойно. Она не знала, что ради того, чтобы не унижать ее в глазах подданных, как это было принято, супруг нарушил традиции и даже прямой закон. Его жест, по логике вещей, делал женщину равной ему по правам на трон. Именно этого, собственно, Руин и добивался.

Церемония бракосочетания и вовсе получилась короткой. Ошеломленный поступком властителя первосвященник не стал затягивать, он вскоре соединил руки супругов, и новоявленной властительнице снова пришлось опуститься на колени, чтобы получить из рук мужа три оправленные в золото рубина, символизирующие те богатства, которые он должен дать ей и ее детям. Распорядитель торжества вовремя подставил молодой женщине локоть, но Арман и здесь распорядился сам. Он решительно поднял супругу с пола и прижал к себе.

Знать ответила одобрительными возгласами и приветственными криками, хотя здесь они не были предусмотрены протоколом. Весь двор уже знал, что жена Руина в положении, что у нее скорее всего будет мальчик, то есть наследник, и потому к отступлениям от традиций и законов отнеслись снисходительно. В конце концов, ведь чрево этой женщины уже содержало в себе того, кому в будущем предстояло править Провалом, а значит, в какой-то степени корона увенчала и его тоже. К тому же женщина оказалась стоящей, быстро понесла, за это ее можно было как-то вознаградить.

Впрочем, Руину не было никакого дела до мнения знати. Он просто поступал так, как хотел, и руководствовался только собственными желаниями и побуждениями. Он держал в объятиях любимую супругу, и она улыбалась ему в ответ.

Накануне совета патриархов Мэрлот почувствовал, что нервы у него на пределе. Он и сам удивился, потому что прежде полагал, что нервов у него и вовсе не существует, а что уж о нем думали и говорили другие, вообще лучше было молчать. Но, как оказалось, нервы у него имелись, и доставляли уйму неприятностей. Еще на людях Мэрлоту удавалось держаться, но уже наедине с любовницей он просто каменел. Эала сперва дула губки, пыталась расшевелить любовника, а накануне совета сдалась и, просто приникнув к нему, ласково спросила:

– У тебя неприятности?

– Ну… Да, – нехотя ответил Мортимер.

– Да не волнуйся, не буду я тебя расспрашивать. Я точно знаю, нельзя совать нос в дела политиков и бизнесменов.

Замечание любовницы ненадолго отвлекло патриарха от своих проблем.

– Вижу, у тебя богатый опыт общения с политиками и бизнесменами.

– А ты думал, до тебя у меня никого не было?

Девушка рассмеялась, когда он поймал ее и перегнул через колено, чтобы пару раз наподдать по задку. Она по-детски болтала ногами и хохотала и заразила его своим весельем. Мужчина опрокинул ее на ковер.

– Дразнишь меня? Смотри, расплатишься за это! – шутливо пригрозил он.

– Куда тебе?! – бойко ответила Эала. – У тебя же проблемы!

Вместо ответа Мэрлот рванул на ней пеньюар. Тонкий шелк, отделанный кружевами и вышивкой, треснул, и девица, знающая, насколько это дорогая вещь, тихо ахнула и перестала сопротивляться, потому быстро осталась вовсе без одежды.

Хоть патриарх плохо выспался в эту ночь, к собственному удивлению во дворец Совета явился свежим и готовым к борьбе. Облачаясь в длинное белое одеяние, мантию патриарха, он думал о чем-то постороннем, потому что знал – в нужный момент нужные слова найдутся. Этого дня он ждал много лет, очень много лет, с тех самых пор, как Блюстители Закона начали против Мортимеров негласную войну. И потому был твердо уверен, что своего не упустит, времени зря не потеряет.

Мантию ему подавал молчаливый и сумрачный Майнар. Одеяния патриархов на рядовых заседаниях Совета были не регламентированы, большинство являлось туда в строгих, хоть и очень дорогих костюмах, но раз в год проходило главное заседание, на которое патриархи являлись в привычных им традиционных нарядах. И уж тогда без труда можно было отличить молодые кланы от старших: одежда глав младших Домов в этот день ничем не отличалась от остальных дней. А старшие сразу становились особенными.

На любое одеяние, каким бы оно ни было, накидывалась белая мантия (надо сказать, что с пиджаком и брюками она выглядела до крайности нелепо), потом, в зале Совета, снималась, и надевалась снова уже на оглашение ключевого решения этого дня. Как правило, на Совете обсуждалось сразу несколько дел, редко когда всего одно или два, и окончательный вердикт выносился совокупно, в самом конце заседания – для протокола, хотя проблемы решались по очереди, как удобнее.

Майнар передал отцу жезл патриарха, вынутый из узорного ларца, и передал ларец второму секретарю, который не мог присутствовать на заседании и должен был дожидаться внизу, в машине. Серьезно, вдумчиво посмотрел на отца.

– Ну? – спросил он. – Пошли?

У них были невозмутимые лица, и слова самые простые, казалось бы, ничего особенного в них не заключалось. Но эти-то двое прекрасно понимали, о чем у них идет речь.

Главы Домов и их секретари, как правило, старшие сыновья или дочери, или уж, по крайности, кто-то из внуков, неторопливо входили в залу, переговариваясь между собой о каких-то посторонних или околополитических делах. Заметив среди них Эндо Дракона Ночи, а рядом с ним Алвэра Огненный Шторм, Мэрлот любезно поклонился обоим. Помедлив, глава Дома Драконов Ночи коротко кивнул в ответ.

Зала Совета была велика, но не слишком – в ней с удобством помещались все патриархи Асгердана, и оставалось еще место разместить самое малое столько же кресел, ведь неизвестно, сколько еще кланов могло прибавиться. Не реже, чем раз в пятьдесят лет, очередное семейство обращалось в Совет с просьбой о признании за ним статуса клана. Просьбы такого рода часто отклоняли, нередко удовлетворяли, и число патриархов увеличивалось. И тогда среди старых, потемневших массивных кресел, каждое из которых слегка напоминало трон, появлялось новое, еще ароматно пахнущее обработанным деревом и лаком.

Кресла располагались кругом, ближе к двери – патриархи помоложе, напротив двери – Гэллатайн, Бомэйн Даро Блюститель Закона (правда, он уже больше двадцати лет ни разу не появлялся в зале Совета, вместо него здесь заседал его старший сын) и Мустансир Эшен Шема. Дальше – остальные. Они рассаживались, клали жезлы на столики у кресел и ждали, когда затворят двери. Мэрлот, усевшись в привычное ему кресло у боковой стены залы, задумчиво поднял глаза к хрустальной люстре. Он как свои пять пальцев знал это место, но сейчас, будто желая отвлечься, стал рассматривать вновь.