Совесть королям - Мартин Стивен

Не договорив, Шекспир разразился рыданиями. Он всхлипывал и сотрясался всем телом, отчего казалось, будто в него одна за другой впиваются острые стрелы. Джейн бросилась к нему, чтобы утешить. Грэшем не стал останавливать ее. Она обхватила несчастного драматурга за плечи и, прижав к себе, словно ребенка, принялась покачиваться, словно баюкая. Кому, как не ей, было знать, как это больно, когда творение вашей фантазии присваивает кто-то другой. Джейн нравился Бен Джонсон, она даже по-своему любила его. Но каково было знать, что большая часть его «Вольпоне» принадлежит ей самой…

— По-моему, если кому-то и следует воздать должное за ваши творения, мастер Шекспир, то это только вам самому. — Голос Грэшема прозвучал как гром среди ясного неба. — И я сделаю все для того, чтобы так и было.

Шекспир поднял на него глаза и едва не расхохотался, но что-то остановило его. Что-то такое, что вселяло в него ужас.

— Где хранятся рукописи? — негромко спросил Грэшем.

Загнанный в тупик, Шекспир не стал уходить от ответа:

— Под крышей Галереи лордов. Я перепрятал их туда после того, как Марло обшарил кладовку. Подумал, ему и в голову не придет, что рукописи вновь оказались в «Глобусе».

— Надеюсь, у вас имеются копии всех пьес? А еще лучше — оригиналы, которые вы храните в более надежном месте. Я хочу сказать, не в «Глобусе», а где-то еще.

— Да, все до единой…

— И когда же состоится тот спектакль, на котором Марло должен заявить о себе?

— Через два дня. Постановка «Все верно», — ответил Шекспир. — Актеры называют эту пьесу «Генрих Восьмой». Впрочем, какая разница… Главное, что она написана королем. И она ужасна. Зато в ней немало пышных сцен, ярких костюмов, грандиозных массовок. Мои актеры решили, что народ повалит на этот спектакль толпами.

— Скажите, вы готовы поверить, что я верну вам то, что другие, в том числе Марло, пытаются отнять? Ваше имя, ваше право называться истинным автором этих творений?

Шекспир посмотрел на Грэшема. Неужели перед ним тот самый человек, который еще недавно был его заклятым врагом и мучителем? И вот теперь он почему-то готов протянуть ему руку помощи.

— Откровенно говоря, нет, — честно ответил Уильям Шекспир. — Скажу больше. Я сильно сомневаюсь, что такое по силам даже самому дьяволу.

* * *

Сэр Томас Овербери с унылым видом сидел на своей постели в лондонском Тауэре. Другой заключенный сидел напротив — на стуле, который по распоряжению Овербери был доставлен сюда из его апартаментов. Этот второй заключенный являл собой жалкое зрелище. Такое ничтожество еще несколько недель назад сэр Томас даже не удостоил бы своим вниманием.

— Я был прав, когда отказал королю! — обиженно воскликнул Овербери. Его сокамерник хлебнул прокисшего вина — ничего другого заполучить в камеру Овербери не удалось — и кивнул. — Подумать только! Меня собирались отправить послом в какую-то забытую Богом дыру! Можно подумать, я не понимаю, что у них на уме. Да их замысел понятен как божий день! Убрать с глаз подальше, а когда меня с моими мозгами рядом не будет, избавиться от Роберта Карра.

Пошатываясь, Овербери поднялся на ноги, чтобы тоже сделать глоток вина.

— Стоит мне уехать, как мой милый друг Карр не протянет и недели в этом… отхожем месте под названием «королевский двор»!

— Вам была предложена должность посла? Самим королем? — переспросил Овербери его товарищ по тюремной камере, который проклял короля, ни разу его не увидев. Возможно, ему предстояло встретить смерть, так и не повидавшись с проклинаемым. Он не знал, то ли ему смеяться над Овербери, то ли склонить перед ним голову.

— И я отказался! Конечно же! Кто такой этот король, чтобы указывать, что мне делать?

Услышав такие слова, второй пленник побелел как полотно. Уж он-то знал, кто такой король. Начать с того, что его арестовали именем короля. Судя по всему, тем же именем будут пытать, или отправят на виселицу, или же оставят гнить в этом сыром каменном мешке. И ему сделалось страшно. Кто он, этот сэр Томас Овербери, что сидит перед ним? И стоит ли вместе с ним пить?

— Меня не продержат здесь долго! Увидите сами. Королю ничего другого не останется, как выпустить меня. Карр его уговорит! Да ради меня он будет рассыпаться перед Яковом мелким бисером! — Овербери принялся нервно расхаживать по тесной камере. — И тогда я отомщу всем моим врагам! Всем тем, по чьей вине я сейчас обязан гнить в этой вонючей развалине! Я нужен Карру! Я нужен самому королю!

«Нет, этот человек безумец», — подумал второй заключенный. Он поставил стакан и боком начал пробираться к двери.

— К дьяволу заключение! — кричал тем временем Овербери, уже не замечая своего собеседника. Двор был средоточием интриг, туда стекались последние новости, а он вынужден прозябать здесь, за высокими стенами, словно корабль, севший на мель. Бездействие терпеть было невозможно!

А в нескольких милях от него сэр Генри Грэшем не скрывал своей радости по поводу того, как ловко ему удалось обезвредить Овербери. Однако даже он не понимал, что стоило ему упрятать своего врага в клетку, как тотчас нашлись другие, кто был готов нанести пленнику смертельный удар.

29 июня 1613 года

Театр «Глобус»

— Ну как, готов к нашему великому дню? — с ухмылкой поинтересовался Джон Хемминг у Генри Кондела.

— Ты уверен… что мы не совершаем ошибки? — вопросом на вопрос ответил тот.

— Подумай сам, — стараясь не выдать своего раздражения, сказал Хемминг, словно пытаясь что-то объяснить малому ребенку. — Мы ведь с тобой актеры. Лицедейство — то, чем мы занимаемся. В свое время Кит Марло был легендой — благодаря тому, что он писал, что он делал и кем был. Бог знает, какие слухи ходили о его смерти. И вот теперь, когда доподлинно известно, что Кит Марло жив, что он не умер в 1593 году, что он наблюдал за нами в течение двадцати лет, — да это будет самое великое торжество над смертью со времен Иисуса. Самый драматический момент нашей жизни! Да что там нашей! Всех, кто будет при этом присутствовать! Вспомни речь старого Уилла в «Генрихе Пятом»! О том, как те, кто не участвовал в битве при Азенкуре, будут всю свою жизнь кусать локти. Подумай сам, как будут терзаться те, кому не довелось увидеть, как великий Марло вновь заявит о себе во весь голос. И где? В самом театре «Глобус»! Перед королевской труппой! А на следующий день ее актеры уже сыграют на этих самых подмостках его запрещенную пьесу. — Хемминг подошел к Конделу и обнял его за плечи. — Иногда сама история ставит перед нами вопрос, и ответ на него может быть только утвердительным.