Совесть королям - Мартин Стивен

В конце концов, отыскался и Николас. Марло… здесь Грэшем и Манион с горечью осознавали, что их самый главный враг залег на дно и до времени затаился. Как и все шпионы Уолсингема, он получил хорошую выучку. Николас же оказался обыкновенным предателем.

Он не стал отрицать свою вину и без каких-либо пыток рассказал все как на духу. Однажды, когда он сидел в таверне, к нему подошел странный незнакомец — исхудавшее лицо, руки в гнойных язвах — и предложил полный кошель золота.

Таких денег Николас не заработал бы за всю свою жизнь. Так он решился на предательство, тем самым перечеркнув всю свою предыдущую верную службу.

Случись этот разговор раньше, вопрос решили бы моментально. Грэшем не раздумывая собственной рукой убил бы предателя на месте. Увы, сейчас он лежал в постели и вынужден был лицезреть, как Николас, размазывая по лицу слезы, каялся в своем проступке. Джейн не спускала глаз с человека, предавшего ее и детей. С трудом верилось, что это он гнал карету по узким улочкам, что это он едва не обрек ее на позор, который был бы во сто крат хуже смерти. Ведь лишь по чистой случайности тогда их лодку конфисковали люди короля.

— Пусть себе ступает прочь, — тихо произнесла она, — и никогда даже близко не подходит к нашему дому.

Боже, сколько вокруг страданий, сколько крови! Одной смертью меньше, одной больше, невелика разница.

Но Манион был настроен решительно. Он выволок предателя к воротам и, поставив перед собой, смерил свирепым взглядом. Николас, уверенный в том, что его сейчас настигнет расплата, что-то лепетал в свое оправдание. «Эх, взять бы сейчас золото, которым тебе заплатили, приятель, — подумал Манион, — расплавить, пока не польется, как вода, и залить тебе в глотку…» Он еще раз хмуро посмотрел на жалкое существо, которое шмыгало носом и растирало по лицу слезы.

— Если тебя хоть раз застукают в Лондоне или Кембридже или ты появишься хотя бы на расстоянии сотни миль от моего хозяина или хозяйки, тебе не жить, — произнес он. — Попадешься мне на глаза — считай, что ты уже мертвец. Вообще-то я должен убить тебя на этом самом месте… — Манион на минуту умолк, а потом добавил: — Ты пришел в этот мир голым, голым ты сейчас отсюда уйдешь.

С этими словами он повернулся к стражникам, которые несли караул в привратницкой. Их не надо было приглашать дважды — в мгновение ока, заливаясь хохотом, они не оставили на предателе даже клочка ткани.

— Хозяйка сказала, чтобы я тебя не убивал, — сказал Манион. — И я не стану нарушать ее волю.

С этими словами он изо всех сил врезал Николасу пудовым кулачищем в лицо. Было слышно, как хрустнула кость. Физиономия предателя превратилась в кровавое месиво. Отплевываясь собственными зубами, Николас полетел на землю. Как ни странно, но он не потерял сознания, что было еще более унизительно. Пока Николас поднимался из пыли, у Маниона уже было готово раскаленное клеймо с буквой «П», которое он с видимым удовольствием припечатал ко лбу своей жертвы. Бывший помощник кучера взвыл и забился от боли.

— А теперь, мастер Николас, — нарочито учтивым тоном произнес Манион, — можете идти, пусть мир видит вас таким, каким вы сами предпочли стать. Это был ваш собственный выбор.

Четверо стражников схватили предателя за руки и за ноги и, раскачав, вышвырнули, словно мешок, на улицу, после чего захлопнули ворота.

* * *

Сначала Грэшем и Манион подумывали о том, а не похитить ли им Овербери. Они могли часами обсуждать этот вопрос, пока Джейн отлучалась от постели больного. Похитить и прикончить. С одной стороны, сделать это было несложно. Овербери — птица не столь высокого полета — он не лорд, на страже которого и верная охрана, и толстые стены дома, и тяжелые замки на воротах. Но все же и не простолюдин, о котором, случись ему сгинуть без следа, никто и не вспомнит. Подумаешь, очередное тело, всплывшее в Темзе, очередное исчезновение — был человек и вдруг исчез, как сквозь землю провалился. Роберт Карр наверняка поднимет шум, и даже король, насколько они могли судить, мог тоже поднять шум, пусть даже из симпатии к своему любовнику.

Но тут помогла судьба. Один человек из челяди Овербери — если точнее, его мажордом — выразил желание кое-что рассказать. По его словам, к хозяину ночью приходил человек. Мажордому случалось видеть его и раньше. Более того, он не раз впускал незнакомца в дом, когда бывали веселые вечеринки с вином, которые так любит устраивать хозяин. Странная фигура, с маленькой головой и бесформенным телом. А еще походка, словно он подпрыгивает при каждом шаге. Человек этот сказал, что у него якобы есть бумаги, за которые хозяин наверняка захочет заплатить огромные деньги. И хотя мажордом понимал, что наверняка совершает ошибку, он все-таки впустил этого человека из опасения навлечь на себя гнев хозяина. Увидев гостя, Овербери схватился за шпагу и прижал его к стене.

— Вор! — закричал он. — Предатель!

— Нет, — ответил человек на редкость спокойно, хотя к горлу его было приставлено острие шпаги. — Я лишь исполнитель твоей мести.

В какой-то момент мажордом испугался, что хозяин пронзит гостю шею. Но Овербери опустил шпагу и тоном, не допускающим возражений, велел мажордому выйти. Что ему оставалось? Он подчинился приказу, однако со всех ног поспешил в нишу, которую должны были заполнить кирпичом, когда строили дом, но потом почему-то забыли это сделать. Оттуда мажордом подслушал разговор хозяина с гостем. И вот что выяснилось. Сэра Томаса побил и унизил некто по имени Грэшем, не так ли? У гостя имелся безотказный план мести. Она ляжет на Грэшема черным пятном, которое ему никогда с себя не стереть. Память об этом унижении бессильны будут предать забвению даже воды Леты. А для того, чтобы осуществить этот план, нужно совсем немногое — подкупить слуг и нанять лодку. В качестве платы за услугу, помимо упоительной мести, он передаст ему бумаги. Бумаги, способные навредить королю, епископам и министрам! Бумаги, которые Овербери всегда сможет употребить с выгодой для себя. Бумаги — в обмен на украденные письма. И когда этот человек пронзительным голосом стал излагать подробности плана, рассказывать, как он надругается над женой этого самого Грэшема, мажордому вдруг сделалось страшно. Он сидел, дрожа, в своей нише и не мог пошевелиться, скованный по рукам и ногам неописуемым страхом. Ему был омерзителен его хозяин, омерзителен этот человек, появившийся словно из-под земли. И он решил рассказать то, что слышал.

Месть состоялась в другом месте. В апреле к Грэшему, сияя от уха до уха улыбкой, пришел Манион и доложил, что Овербери было предложено отправиться послом в Россию. А поскольку он отказался, то король заточил его в Тауэр и, судя по всему, не имеет намерения оттуда выпускать. Эта история вызвала у обоих мужчин приступ гомерического хохота, от которого еще долго сотрясались стены лондонского дома.

* * *

Сначала Грэшем склонялся к тому, чтобы рассказать королю про ночь на реке. Сидя в постели, обложенный со всех сторон подушками, держа перо в дрожащей руке, он уже собрался позвать секретаря, чтобы тот написал послание за него. Однако сэр Генри тотчас устыдился собственной слабости и решил писать сам. С великим трудом выведя всего четыре строчки, он скомкал бумагу и забросил ее в угол. И тотчас приготовился писать снова — взял чистый лист и обмакнул в чернила перо. Сэр Генри изложил все предельно просто: рассказал о похищении жены, о плане Марло, о том ужасном вечере, когда его величество покинул трибуну, ибо праздник не удался, в то время как на реке десятками гибли люди. Имени Овербери он даже не упомянул.