Когда отступит тьма - Майкл Прескотт

— Вы сказали, что осматривали заправку сзади. Машины там нет?

— Нет. Пусто. — У Элдера этот вопрос вызвал недоумение, потом он догадался. — Роберт угнал машину Чарли. Вот к чему вы клоните. Убил Чарли и угнал его машину.

— Думаю, так. Случайно, не знаете, какая у него машина?

— Нет.

— Где у вас рация? — Элдер протянул ее, и Коннор нажал кнопку передачи. — Центральная, это шеф Коннор. Мне нужно выяснить, зарегистрирована ли какая-то машина на имя Чарли… э-э…

— Уиттейкера, — подсказал Элдер.

— Чарли Уиттейкера, жителя округа.

Диспетчер подтвердила прием, и, пока она вводила запрос в компьютер, рация молчала.

В задней части будки была дверь, незапертая. Коннор открыл ее и включил свет. Большая лампочка неярко осветила кладовую.

Среди метел, ведер и пустых канистр стояли ржавый шезлонг и ломберный столик. Шезлонг был отодвинут назад словно второпях. Столик был завален автомобильными журналами, валявшимися раскрытыми в беспорядке.

— Чарли любит машины? — спросил Коннор.

Элдер кивнул.

— Ничем больше не интересуется. Целыми днями смотрит, как они проезжают.

— Значит, после того как выключит свет снаружи и в будке, он входит сюда. Сидит здесь какое-то время, листая журналы.

— Странно, что не поехал сразу домой.

— Он живет один?

— Пока что с родителями.

— Вот, может, ему и захотелось побыть в одиночестве. Потом он слышит снаружи чьи-то шаги или голос говорящего по телефону. Идет взглянуть, кто там. Но перед тем как выйти отсюда, выключает свет, чтобы не насторожить появившегося.

Коннор повел Элдера обратно в будку. Несмотря на положение дел, он чувствовал в глубине души облегчение, так как на асфальте была кровь не Эрики.

— По пути Чарли заходит сюда, — сказал Коннор, — и берет в темноте дробовик.

— Дробовик? Этот маменькин сынок в жизни не брал в руки оружия.

— Загляните под стойку.

Элдер наклонился, заглянул и увидел подставку для ружья, которую Коннор заметил раньше. Выругался.

— Глупый мальчишка. Вооружился и вообразил себя Клинтом Пекервудом. — Измерил подставку ладонями. — Наверняка дробовик или винтовка.

— Дробовик. Я видел в кладовой коробку патронов.

— В прежнее время я бы заметил такую вещь.

— Может, мне просто повезло.

Элдер хмыкнул:

— Может, я просто состарился.

Из рации послышался голос диспетчера, сообщавшей результаты поиска в базе данных.

— В округе проживает всего один Чарльз Уиттейкер, ему принадлежит «хонда» восемьдесят четвертого года выпуска. — Она назвала регистрационный номер и добавила: — Никаких нарушений за ним не числится.

— Объяви розыск этой машины. По всему округу.

— Ясно, шеф.

— Машина может быть угнана, угонщик может быть вооружен и опасен, может иметь при себе заложника.

— Поняла.

— Пусть никто не рискует. Передай это сообщение всем патрульным, шерифу и дорожной полиции. Больше не должно быть происшествий, как… в общем, действовать надо осторожно. Все понятно?

— Да, шеф.

Коннор выключил рацию. Его трясло. Этот разговор живо напомнил случившееся — разговор с Данверз по радио, его решение, потом ее отчаянный код девяносто девять, ее бездыханную, окровавленную, острое чувство вины.

Сделав над собой усилие, он отбросил эти мысли и продолжил воссоздание картины преступления.

— Чарли вышел наружу. — Коннор направился в боковую дверь, Элдер за ним. — Свернул за угол и пошел к телефонам. — Дошел до кровавых луж и указал на стоящие в пятидесяти ярдах две телефонные будки. — Потом столкнулся с Робертом.

— И этот гад выстрелил в парня, — договорил за него Элдер.

Что-то в голосе старшего заставило Коннора попристальнее взглянуть на него. Строгое, морщинистое лицо Элдера побледнело от страдания.

— В чем дело, Пол? — мягко спросил он.

— Теперь я понимаю, что вы испытывали, когда нашли Данверз.

Коннор не сразу понял, о чем речь. По словам Элдера, что, не оплошай он возле лачуги, Роберт не совершил бы такого.

Чувство вины. Коннор не обладал монополией на него в эту ночь.

— Вашей вины здесь нет, — прошептал он, но Элдер лишь отвернулся.

Эндрю несколько секунд не шевелился, не мог принять никакого решения.

— Выбрось пистолет, — сказал Роберт уже не так громко. — Зашвырни. Подальше.

Черт его побери. Голос почти скучающий.

Бездумно повинуясь, Эндрю бросил пистолет, словно подкову, оружие полетело в темноту и с глухим стуком исчезло.

— Замечательно. Ты моя марионетка, Эндрю. Буду дергать тебя за веревочки и наблюдать, как ты дрыгаешься. Мы поменялись ролями, не так ли?

— Роберт, — прохрипел Эндрю, понимая, что нужно говорить, договариваться, выкручиваться, — мы заключили сделку.

— Боюсь, я плохой бизнесмен.

И тут Эндрю охватил слепой страх, самый сильный в его жизни. Не стоило приезжать, не стоило пытаться спасти Эрику; он не создан для этого, он не герой, сейчас бы только уползти и спрятаться.

— Привез конверт? — спросил невидимый в темноте Роберт.

Будь этот псих на открытом пространстве, он разглядел бы его в трубу ночного видения. Значит, прячется за чем-то, за деревом или густыми кустами.

— Привез, спрашиваю?

Как ответить? «Да» — Роберт может застрелить его и забрать предмет своих желаний. «Нет» — может дать ему еще немного пожить. Даже несколько секунд казались неимоверно важными, важнее всего на свете.

— Нет, — ответил он.

— Лжешь.

Роковой выстрел близился. Эндрю это чувствовал. Надо что-то предпринимать.

Реакция у него быстрая. Если резко откатиться от приманки, броситься к ближайшим деревьям, укрыться за ними…

Да, верно, именно так и надо поступить.

Но он не мог пошевелиться в тисках страха, превратился в неподвижную, дрожащую, беспомощную массу.

— Ты привез его, — сказал Роберт.

Он близко, почти рядом, от силы в двадцати футах. Но где? На поляне сплошная тьма, луна скрылась за тучами. Ничего не видно.

— Ты любишь жену, — негромко продолжал Роберт, — и не сделал бы ничего способного осложнить ее положение. Покажи конверт.

Эндрю по-прежнему не мог шевельнуться, не мог думать.

Он считал себя жестким. Преступник должен быть жестким, а он был преступником много лет, продавал паи несуществующих кондоминиумов, сбывал поддельные произведения искусства претенциозным дилетантам. Считал себя безжалостным. Взять хотя бы, как он разделывался со злополучными противниками на теннисном корте — черт возьми, к концу второго сета они просили пощады. Считал себя умным, достаточно умным, чтобы оставить в дураках такого помешанного сукина сына, как Роберт Гаррисон, чтобы защищать все углы, предвидеть все подачи.