8-9-8 - Виктория Платова

и картина эта так величественна, грозна и прекрасна, что у Габриеля едва не останавливается сердце от осознания непостижимости тайн бытия.

И у истоков этих великих тайн стоит русская.

Снежная Мика.

Увидели ли азиаты то же самое?..

…Одного из них (того, что был с фотоаппаратами) зовут Ким. Другого (владельца видеокамеры) — Ван, они не друзья и даже не соотечественники. Ван — китаец, а Ким — кореец. До того утра, когда Киму и Вану встретилась Снежная Мика, они не были знакомы. Ким — профессиональный фотограф, он сотрудничает с несколькими крупными турагентствами в Сеуле, для одного из агентств и готовилась серия фоторепортажей. Задача Кима — представить Город в неизбитом ракурсе, показать уголки, которых еще не касался поверхностный туристический взгляд.

Чем занимается Ван — неизвестно.

В то утро, когда Мика сняла корзину с велосипеда, именно Ван придержал дверь в ресторанчик, чтобы русская могла свободно войти. И бесцеремонно зашел внутрь после нее. Следом потянулся Ким, а за ним— позабыв про все свои зимние страхи, — Габриель.

Напрасно он беспокоился. Ничего, напоминающего зиму, в интерьере «Троицкого моста» нет. Это универсальный интерьер, встречающийся в большей части заведений — из тех, что не эксплуатируют национальный испанский колорит. Русского национального колорита тоже немного: кроме постеров, выставленных в витрине, есть несколько удачных пейзажных фотографий в рамках (они хаотично развешаны по стенам), две небольшие бронзовые скульптуры львов по краям высокой дубовой стойки (они исполняют роль светильников) и старинная карта-план, датируемая началом девятнадцатого века.

Это все, что успел разглядеть Габриель за минуту или две бесцельного топтания в «Троицком мосте».

Мика с корзиной направилась вглубь зала, туда же устремился было один из азиатов (Ван). Но через несколько секунд вернулся — не один и с выражением крайнего смущения на лице. Спутник Вана — молодой человек европейской наружности, возможно даже — русский. Ровесник Габриеля или чуть помладше, с угрюмым лицом и таким количеством геля на волосах, что голова кажется мокрой.

— Ресторан закрыт. Приходите позже, — сообщает угрюмая личность на ломаном английском. И через мгновение переводит ту же тираду на ломаный испанский.

Он принимает всю троицу за посетителей, вот оно что!.. Это может сработать с улыбающимися азиатами, но Габриель не имеет к ним никакого отношения, и он не посетитель. Он — ближайший сосед Снежной Мики, почти друг.

Это и нужно довести до сведения парня, какую бы должность при ресторане он ни занимал, — охранника, официанта или бармена.

— Мне нужно поговорить с хозяйкой. С девушкой по имени Мика, — заявляет Габриель. — Я — владелец магазина напротив, мы с ней хорошо знакомы.

— Что с того?

— Просто передайте ей это.

— Что передать?

— Что Габриель хочет с ней поговорить. Габриель — это я.

На лице угрюмой личности отражается нешуточная борьба чувств (понял ли он вообще, что сказал ему Габриель?), после чего парень дергает подбородком и произносит:

— Хорошо. Я передам. Подождите здесь.

Непонятно, почему Габриель выбирает в собеседники

увешанного фотокамерами Кима, ведь тот почти не отличается от своего собрата с видео. Разве что выглядит не таким взъерошенным и в его улыбке чуть больше осмысленности.

— Говорите по-английски? — отрывисто спрашивает Габриель.

— Да, конечно.

— Зачем вы нас снимали?

— Я снимал не вас. Я снимал ее.

Тут-то Габриель и узнает, что азиата зовут Ким, что он приехал из Сеула для того, чтобы снять родной Город Габриеля «в неизбитых ракурсах». Кажется, Ким нашел то, что искал.

— Неизбитый ракурс?

— Тему, которая позволит мне проявиться как фотохудожнику.

— Тему?

— Эта девушка — тема. Вы ведь знакомы с ней?

— Знаком.

— А вы бы не могли познакомить с ней меня?

Ким невысокий и щуплый, как большинство азиатов, с аккуратной стрижкой, в аккуратной футболке и аккуратных джинсах. Кроссовки у Кима белые, а шнурки в них красные, что моментально отсылает к расхожему сюжету, увековеченному на большинстве ширм, скрывающих труднопереводимую Азию от всего остального мира —

«цветение красной и белой сливы».

На лице у Кима застыло выражение безмятежности, он не кажется озабоченным проблемой насильственного расчленения единой Кореи на два государства и проблемой проведения зимних олимпийских игр (два проигрыша подряд — это слишком). Глаза Кима слишком узки, чтобы разглядеть в них похоть, но Габриель подозревает, что как раз похотью в случае Кима не пахнет. Для него Снежная Мика и вправду — неизбитый ракурс.

— Она не каталонка. Она вообще не испанка.

— Это неважно.

Действительно, уточнение Габриеля не существенно: если уж все азиаты кажутся европейцам на одно лицо, то и в случае с физиономиями европейцев в азиатском контексте происходит все то же самое. Исключение составляет лишь Снежная Мика.

— Наверное, я мог бы представить вас друг другу…

— Это было бы замечательно!

— При одном условии.

— Каком?

— Вы покажете мне снимки, которые сделали сегодня утром.

— Это невозможно…

— Почему?

— Это невозможно сделать сейчас. Видите ли… Я снимаю не на цифровой аппарат. Я имею дело с пленкой, а пленку нужно проявлять. Я покажу вам снимки, когда проявлю пленку.

— Хорошо. Тот, второй, ваш друг?

— Нет. Я не знаю, кто он. Думаю, что китаец.

Китаец то и дело ускользает от взгляда Габриеля: секунду назад он разглядывал пейзаж под стеклом — и вот уже стоит у одного из светильников-львов, затем перемещается к колонне в глубине зала, уходя все дальше. Примерно так, постоянно передвигаясь, крадясь и используя никем еще не открытые законы левитации, китайцы завоевывают мир. И ничего с этим не поделаешь.

За ними не угнаться.

— Я видел Вселенную и еще то, как умирают и рождаются звезды, — говорит Габриель Киму. — А вы? Что видели вы?

— Я видел, как умирают и рождаются цветы, — задумчиво произносит Ким. — Это и есть одна из главных тайн бытия.

— Что это были за цветы?

В представлении Габриеля цветы должны быть совершенно особенными, растущими в труднодоступной местности, семь пар башмаков сносишь, пока доберешься.

— Жимолость.

— Жимолость? — Габриелю кажется, что он ослышался. — Honeysuckle?

— Да, — подтверждает кореец. — Honeysuckle.