Собор - Жорис-Карл Гюисманс

Он поглядел на часы. Ну что ж, решил он, до ужина есть еще время проглядеть некоторых настоящих животных. Он стал листать перечень птиц.

Петух, читал он, молитва, бдение, проповедник, Воскресение, потому что он первым пробуждается на заре. Павлин, которому, по словам одного средневекового автора, дан «дьявольский глас и ангельский хвост», допускает самые противоречивые мысли о себе. Он представляет гордыню, по Антонию Падуанскому — бессмертие, а бывает, опять же бдение, благодаря глазкам, которыми усеяны его перья. Пеликан — образ боговидения и милости, а по святой Маддалене Пацци — любви; воробей — уединение в покаянии; ласточка — грех; лебедь по Рабану Мавру — гордыня, а по Фоме из Катенпре — уединение и усердие; на соловья святая Мехтильда указывает как на боголюбивую душу, и та же святая уподобляет жаворонка тем людям, что с весельем творят благие дела; заметим еще, что в Бурже на витражах жаворонок, или джурбай, свидетельствует о вспоможении недужным.

А вот другие птицы, места которым отводит Гуго Сен-Викторский. У него коршун обозначает алчность, ворон — клевету, сова — ипохондрию, филин — невежество, сорока — болтливость, удод — нечистоту телесную и дурную славу.

Все это довольно путано, вздохнул Дюрталь, боюсь, с млекопитающими и с другими зверями будет то же самое.

Он подобрал вместе несколько листков. Бык, ягненок, овца — все они уже пристроены; барашек прообразует кротость, незлобие, а святой Пахомий{93} видит в нем воплощение монаха, точно исполняющего послушание и любящего братьев своих. А вот святой Мелитон приписывает страусу смысл лицемерия, носорогу — могущества века сего, пауку — бренности человеческой; добавим, кстати, что в классе членистоногих рак выражает ересь и синагогу, потому что пятится назад и отступает на пути блага. В ряду рыб кит — символ погребения, а вышедший из него на третий день Иона — символ воскресшего Иисуса Христа; среди грызунов бобр служит образом христианской осмотрительности, ибо, гласит легенда, когда его преследуют охотники, он вырывает зубами из себя карман с бобровой струей и швыряет в неприятеля. По той же причине он выражает собой евангельское изречение, предписывающее вырвать член, соблазняющий тебя и служащий к твоей погибели. Теперь подойдем к клетке с хищниками и задержимся перед ней.

По Гуго Сен-Викторскому, волк есть жадность, а лиса — лукавство; Адамантий видит в кабане ярость, а в леопарде — гнев, коварство и дерзость; гиена, произвольно меняющая пол и в точности подражающая голосу человека, — живой состав лицемерия, ну а барс, как показано святой Хильдегардой, по причине красоты своей пятнистой шкуры служит знаком тщеславия.

Ни к чему сейчас обращать особое внимание на быка, тура и буйвола: все посвященные помещают в них грубую силу и гордость; козел и свинья — ну, это сосуды похоти и всяческой нечистоты.

С ними эту честь делит жаба — мерзкая тварь, одежда дьявола, который принимает ее облик, когда является святым, например, святой Терезе. Что же до ни в чем не повинной лягушки, к ней было такое же дурное отношение, как и к жабе, из-за сходства двух амфибий.

Гораздо лучше репутация оленя: у святого Иеронима и Кассиодора{94} это пример христианину, побеждающему грех покаянием или мученичеством. В псалмах олень — изображение Бога; он же — язычник, желающий святого крещения; наконец, легенда приписывает ему яростную ненависть к змею, то есть к дьяволу: он-де нападает на змей, где ни встретит, и пожирает их, но умирает, если затем три часа останется без питья; поэтому после такой трапезы тотчас же бежит в лес в поисках водного источника, утоляет жажду и становится моложе на несколько лет. На козу подчас смотрели дурно, смешивая с козлом, но чаще козочка обозначала Возлюбленного из Песни Песней, так как с ней Его сравнивает Невеста. Еж, прячущийся в норах, по святому Мелитону, подражает грешнику, а по Петру Капуанскому — кающемуся. Далее, конь отмечен Петром Певчим как существо тщеславное и превозносящееся, в противоположность быку, который весь — серьезность и простота. Но не следует все же забывать, что вопрос этот запутан, потому что святой Эвхер смотрит на коня совсем в другом свете, уподобляя его святому, а вот аноним Клервоский и коня, и быка отождествляет с Сатаной. Ничуть не лучше относится Гуго Сен-Викторский к несчастному ослу: он наделяет его глупостью, Григорий Великий — леностью, а Петр Капуанский обвиняет в похотливости; впрочем, надо заметить, что святой Мелитон по причине ослиного смирения связывает его с Христом, а экзегеты утверждают, что ослятя, на котором Господь въехал в Иерусалим, служит образом язычников, ослица же, родившая его, изображает иудеев.

Наконец, два любезных человеку домашних животных, собака и кошка, мистиками обычно причтены к презренным. Пес — подобие греха, говорит Петр Певчий, зверь свады, животное, возвращающееся на свою блевотину; он обозначает также нечистых из Апокалипсиса, которые не войдут в небесный Иерусалим. Святой Мелитон дает ему имя отступника, а святой Пахомий называет иноком алчным, однако Рабан Мавр несколько смягчает осуждение: он приравнивает пса к исповедующемуся.

Кошка же, которая в Библии появляется лишь раз, в книге Варуха, натуралистами прежних времен отметается неизменно как образец предательства и лицемерия; она обвиняется в том, что продает свою шкуру дьяволу, дабы тот в ее образе являлся колдунам.

Дюрталь перевернул еще несколько страниц; он убедился, что заяц свидетельствует о робости и боязливости в той же мере, как улитка — о лени; выписал мнение Адамантия, который вменяет обезьяне в вину легкомыслие и насмешничество, точку зрения Петра Капуанского и анонима Клервоского, которые твердо убеждены, что ящерица, ползающая по стенам и прячущаяся в щелях, такой же символ зла, что и змея; еще он отметил особый смысл, указанный Христом гадюке, — неблагодарность (ведь именно так он отзывается о роде Израилевом). Второпях одевшись, чтобы не заставлять ждать аббата Жеврезена, у которого в тот день ужинал вместе с аббатом Пломом, Дюрталь сбежал по лестнице — за ним гналась г-жа Мезюра, непременно желавшая лишний раз обмахнуть его платье щеткой, — и пошел к другу.

Г-жа Бавуаль открыла дверь; из-под сбившегося набок колпака торчали растрепавшиеся волосы, рукава на загорелых руках были засучены, щеки разрумянились от кухонного жара. Она призналась, что готовит говядину по-модному, полив ее студнем из телячьей ноги с добавлением умеренной дозы коньяка, и тут же исчезла: ее срочно призывала кастрюлька, из которой уже выкипала вода, да и кот, запрыгнувший на раскаленные камни плиты, яростно орал.

Дюрталь увидел аббата Жеврезена, совсем разбитого ревматизмом, но, как всегда, терпеливого и веселого. Они поговорили о том о сем; заметив, что Дюрталь поглядывает на кусочки какой-то резины, разбросанные по письменному столу, аббат сказал:

— Это ладан из кармельской обители в Шартре.

— Правда?

— Видите ли, у кармелитов обыкновение использовать только настоящий, самородный ладан. Вот я и взял у них эти остатки, чтобы заказать благовоние такого же качества для нашего собора.