Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - Рэйвин Коннелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если же рассуждать в более позитивном ключе, то описанные в этой главе опыты показывают, что существует несколько способов, с помощью которых можно по крайней мере начать перестройку личности собственными усилиями. Степень продвижения по этому пути будет зависеть от других людей; ведь этот опыт также предполагает сильную связь между изменениями личности и социальными движениями в сфере гендерной политики. В Главе 12 мы вернемся к этой проблеме, но будем рассматривать ее уже в контексте коллективного действия.
Примечания
Личность, общество и история жизни
(с. 297–303). Цитата из Фрейда приводится по: Фрейд (2006, с. 77–78); из Салливана – по: Sullivan (1984, р. 55). Об эмоциональных аспектах обучения см., например: Otto (1982). Перспектива истории жизни, предложенная здесь, была разработана в рамках исследований «Проводя различия» («Making the Difference» – Connell et a. (l982) и в особенности «Работа учителя» («Teachers Work» – Connell (1985b). Недавнее возрождение интереса к жизненной истории как методу в социальных науках – см.: Bertaux (1981) и Plummer (1983) – выглядит многообещающе, но не доходит до наиболее важного пласта исследований, посвященных жизненным историям психоанализа, а также ничего не взяло у самого основательного теоретика метода – Сартра.
Историческая динамика личности
(с. 303–309). Статистика школьных успехов девочек приводится по данным Школьной комиссии (1975). Высказывание Файи Тейлор – по: Connell R.W., 1985b), р. 188.
Личность как объект политики
(с. 309–320). Названия глав из учебников приведены по: Casner and Gabriel (1955). О скрытом содержании образования (hidden curriculum) и давлении бизнеса см.: Bowles and Gintis (1976). Упоминания о группах роста сознания (группах РС) можно найти в: Allen (1970) и Pogrebin (1973). О дискуссиях вокруг камин-аута (coming out) см.: Wolfe and Stanley (1980), Silverstein (1982) и Clark (1983).
Дискурс и практика
Когда Мэри Уолстонкрафт выступила с защитой прав женщин, то она имела в виду в основном вопросы идеологии: нравственность, манеры, образование и религию. Эти темы с тех пор стали постоянными в литературе, посвященной гендеру, и очень немногие авторы выражали сомнения во власти идеологии. Даже такой суровый материалист, как Эмма Гольдман, считала возможным объяснять трудности объединения женщин в профсоюзы через идеологию:
Женщина считает, что ее положение как работницы является временным, так как она вылетит с работы при появлении первого претендента на ее свободу. Поэтому организовать женщин бесконечно сложнее, чем мужчин. «Зачем мне вступать в профсоюз? Я собираюсь выйти замуж и заниматься домом». Не учили ли женщину с самого детства видеть в этом свое главное предназначение?
В современной теории также существует мощная тенденция делать идеологию главной сферой гендерной политики. Юлия Кристева пишет о «неразделимом соединении сексуального и символического» как о сфере нового феминизма. Джулиет Митчелл и Роберта Гамильтон трактуют патриархат как область идеологии в противоположность области производства, управляемого классовыми отношениями. В мощной традиции, основанной на французской семиотике и теории дискурса, патриархатный символизм и язык анализируются как самодостаточная система.
Следует отметить также исследования символического представления женщин и мужчин, которые вышли за пределы хорошо распространенного изучения стереотипов и обратились к имплицитной структуре целостных дискурсов о гендере. В наиболее продуманных исследованиях этого рода, к примеру в работах Джо Спенс «Чем занимаются люди целыми днями?» и Уэнди Холлуэй «Гендерное различие и производство субъектности», прослеживаются изменения и противоречия в процессе символической репрезентации.
Результаты этих исследований важны. Но существуют серьезные проблемы в теоретической программе, которая отдает абсолютный приоритет идеологии, или семиотическому анализу, и подходит к дискурсу как к закрытой системе. Линн Сигал отмечает дрейф современной феминистской теории по направлению к идеализму и говорит о том, как чрезмерный интерес к вопросам языка и проч. вытесняет на обочину проблемы низового (grass-roots) феминистского движения. Значительная часть работ, написанных в рамках этой программы, является, с моей точки зрения, еще и крайне теоретически односторонней. Отрицание институтов, экономики и политических реалий приводит к тому, что изучение идеологии водружается на вершину грубых категориальных допущений относительно власти и отношений между личностью и группой. Даже если анализ, выполненный в рамках этой программы, будет очень детальным, бо́льшая часть деталей не будет иметь никакой ценности.
Чтобы разрешить эту проблему, нужно не только уделять должное внимание социальным институтам, экономике и проч. Необходимо также признать, что дискурс и символизация также являются практиками, которые структурно связаны с другими практиками и имеют очень много общего с другими формами практики. Они также должны анализироваться с учетом контекста, институционализации и формирования групп. Важно принимать во внимание то, какие группы вовлечены в эти практики и как специалисты по этим практикам формируются в рамках гендерных отношений. Именно поэтому, несмотря на важность идеологии в дискуссиях о гендере, анализ идеологии в этой книге вводится после анализа гендерных структур и политики формирования личности.
Практический контекст институционализации языка – это больше чем вопрос прагматики и использования уже существующих синтаксических и семантических структур. Практика также влияет на формирование синтаксиса и семантики. Это видно, если смотреть на нее в исторической перспективе. Например, историки языка выявили рост сексизма в английском языке в эпоху раннего модерна[30], скажем использование местоимения мужского рода для указания на группу, состоящую из мужчин и женщин. Как показывают Кейси Миллер и Кейт Свифт, этот факт можно рассматривать в контексте исторического формирования интеллектуалов (к ним относится, например, доктор Джонсон[31]), которые способны выступать в качестве авторитетов в области языка и предписывать сексистские правила в качестве общей нормы употребления. Одним из основных инструментов регулирования языка стали словари. Следует отметить, что первые словари были отчасти направлены на образование женщин и выступали как альтернатива школьному образованию.