Три грустных тигра - Гильермо Инфанте Габрера

— Что-что?

— Эй, милый, де ты витаишь, ваблаках?

— Спустись с облака и присоединяйся к нашей нереальности, — вполне сдержанный темп Иоганна Себастьяна Куэха, — исполняется под музыку Исидро Лопеса.

— Извините, я Вас не расслышал.

— Сильвестре, приятель, взбодрись-ка. И давайте перейдем на ты. Все. Слева направо, на ты со мной, на ты с Бебой, на я с Магаленой.

Засмеялись. Умеет, говнюк, обращаться с дамками так же, как я с шахматами. Я неисправимм, но управим. Называйте меня Фон Цеппелин. Сделаю усилие, я взошел в дворцовые чертоги, так спущусь и в хижины, пусть Дяди Тома. Народное усилие. Нужно идти в народ, спуститься меж его ног — если народ женского пола. Испить с иссоповых пучков млеко доброты человеческой. Популизм. Что ж, я популист. Не называйте меня ни фон, ни цеппелин, называйте меня старец Каплун.

— Так о чем ты, Беба?

Вы только что прослушали мой голос. Не похоже на евнуха. Я вам не кастрат. Может, чуточку Пипин Короткий, зато у меня хороший голос, можно здорово подражать другим голосам — на сей раз вежливому внимательному народному голосу.

— Я гврю, чем занимаишся?

— Я эстет.

Как-как?!! — сказали они хором. Дуэт. А капелла.

— Окружаю себя красотами.

Хихиканье. Смех Куэ.

— Блгдарсвуим.

— Да я ни пра сичас. Работаишь де. Агтер, вить агтер, да?

— Я вить.

Куэ, что твоя библиотекарша, встрял в разговор:

— Он журналист. Из «Картелес». Ну, помните, Альфредо Тельмо Килес, «Собак не вешать», обложки Андреса? Хотя о чем я, вы не можете помнить, вы еще слишком молоды.

Улыбки.

— Как мила свашей стараны, — сказала Беба. — Но журнал-та везде сичас прадают, никакой онни старый.

Ну, слава богу. Проблеск юмора. Проблеск — это уж кое-что.

— Мы-та его седда в салони смотрим. Скажи, Беба?

— Привилегия женщин, — отвечал Куэ. — Нам заказан вход в это святилище, в эту занану.

— Мы догадываемся, что внутри вершатся таинства Благой Богини, — Куэ испепелил меня взглядом завзятого гуманиста. Но добавил:

— Мы тоже можем читать его у парикмахера.

— Или у дантиста, — вставил я.

Посмотрел на меня сквозь зеркало благодарными глазами. Мое воспитание чувств. Называйте меня Вильгельмайстер, а не Измаил.

— И што вы, ты там делаишь? — осведомилась Магалена.

— Работаю инкогнито.

Я кожей почувствовал силу взгляда Куэ, сравнимую с мощью децибел хорового: «Кем?!!» Магалены и Бебы. Решил не обращать на него внимания. Я бунтарь в собственном соку.

— Это он так шутит. На самом деле он мусор там убирает.

— Разрешите представиться, Модест Мусоргский, к вашим услугам и услугам царя.

Кажется, они не поняли. Я игнорировал Куэ.

— Этот вот парниша, — сказал тот, — один из первых журналистов Кубы, и, говоря «первый», я не имею в виду, что он взял интервью у Колумба после высадки, хотя физиономия у него довольно индейская.

Засмеялись. Преимущества радио.

— Кстати, о Колумбе, — продолжал Куэ, — куда нам направить эту каравеллу?

— Эту Святую Марию, — подхватил я, глядя на Магалену. Улыбка. Они не знают. Обращаясь к Куэ. Нерешительные златовласки. Ваши бабки — наши песни, пляски, все, что угодно. Иксигрекитд.

— Клуб, бар, кабаре — что скажете?

— Я не магу, — сказала Беба.

— Она не может, — сказал Куэ.

— А мы павсюду ходим мести, — пояснила Магалена.

— Так куда же желают отправиться наши сиамские близняшки?

Я, кажется, уловил в голосе Куэ отнюдь не музыкальную нотку усталости. Это плохо. Паника на бирже. Возможен эротический крах.

— Не знаю, — сказала Беба, — ришайте сами.

Совсем худо. Этот вечный цирк. «Возьмите женщину, приласкайте ее, спросите, чего она хочет, и вы получите порочный круг», Ионескуэ. «Не способны отделить конец от начала. Счастливые животные», Алкмеон Куэтонский. «Вот бы у всех женщин была одна-единственная голова (maidenhead)», Куэлигула. Он вновь заговорил.

— Тогда просто какое-нибудь чистое, плохо освещенное место? Типа «Джонни’с»?

— Жони сайдет. Скажи, Беба.

Беба задумалась. Она оглядела нас всех одного за другим, а затем устроила игру профилей: уставилась на Куэ сбоку, одновременно демонстрируя мне безупречную линию собственного лица. Красивый рот. Ава Гарднер для трезвого. Ева для пьяного. Рот открылся. И она сказала ему, А он красавчик, обращаясь к Куэ же в третьем, ласковом, ласкательном лице, столь популярном на Кубе, в Гаване. Мудрадушие нации. Просто картинка. Закрылся. В недобрый час ты распахнулась Беба Гарднер. Только в темноте, сказал Куэ. Это он о своей красоте. Улыбка. Какая красота (Бебина). Куэ опять обернулся, потому что мы встали на светофоре (условное время, нарушающее естественный пространственный континуум) на Малеконе, и спросил у Магалены:

— А мы, случайно, не знакомы?

— Я вас часта па телику сматрю, и па радио слыхала тоже.

— А раньше не встречались? Лично?

— Се можт быть. Можт, у Кодака или на рампе.

— А еще раньше?

— Эта када? — кажется, проскользнула далекая тень подозрения.

— Когда ты была младше. Года три-четыре назад, тебе, наверное, лет четырнадцать-пятнадцать было.

— Чиво ни помню таво ни помню.

Чиво-то не помнит. Ну и отлично. И Беба удачно перебила, Што, кавалер, ни можешь разабрать, кто тебе больша нравица, опридились уже милый. Ну конечно же, ты, золотце, сказал Куэ, никому не в обиду будь сказано, ты бесподобна. Мне просто показалось, что мы с Магаленой встречались, когда она была девочкой, а мне нравятся не девочки, а женщины. Зрелые, умные, генитальные. Ну тада ладна, сказала Беба. Так-та лушше. Магалена прыснула. Куэ прыснул. Я счел своим долгом последовать их примеру, предварительно спросив себя, а знает ли Беба, что значит «гениталии». Никто мне не ответил, даже я сам. Так едем или нет? спросил Куэ, и Беба сказала, Едем, и Магалена подпрыгнула от радости и кинула на меня многообещающий взгляд. Я мысленно потер руки. Это довольно сложно, между прочим. Куэ кинул на меня угрожающий взгляд. Мысленные руки свело.

— Silver Starr.

Его голос был так же многообещающ, но с ноткой сомнения или вопроса.

— Yeah?

— Sheriff Silver Star, we’re running outa gas[129].

Куэ давил на техасский акцент. Теперь он превратился в маршала Дикого Запада. Или помощника cheriфа.