Апрельская ведьма - Майгулль Аксельссон

— Что произошло?

Биргитта прикрыла рот ладонью и проскулила сквозь пальцы:

— Я не виновата!

Маргаретин голос понизился до шепота:

— Ты ее ударила? Ты посмела ударить Тетю Эллен, ты, паршивая...

Биргитта еще сильнее вжалась в стену, по-прежнему не отнимая руки ото рта:

— Нет! Не трогала я ее, ей-богу... Мы поругались, она кричала на меня и потом повалилась. Я не виновата!

Маргарета, скривившись, молча отвела глаза — не стоит эта тварь, чтобы на нее смотрели. Отпустив руку Тети Эллен, она принесла диванную подушку, расшитую изящнейшим тамбурным швом, зеленой и красной ниткой, и, осторожно приподняв ее голову, подсунула под затылок.

— Ничего, мамочка. — Она погладила руку Тети Эллен. — Все будет хорошо.

В тот же миг в дверном проеме гостиной возникла Кристина, ее севший голос был едва различим:

— Что случилось?

Маргарета подняла голову, посмотрела на сестру и наконец заплакала.

Биргитта приговорена пожизненно. И она это заслужила.

Маргарета шарит по столу в поисках сигарет, потом до нее доходит — их нет. Видно, Биргитта не настолько разволновалась, чтобы забыть их прихватить. Плевать. Теперь Маргарета знает, что делать дальше. Найти цветочный магазин, купить розу и поминальную свечку на могилу, а потом ехать обратно в Муталу. Одной.. Пойти на могилу Тети Эллен и посидеть там, рассказать ей про письмо, пришедшее из ниоткуда, обо всем, что есть, и о том, что могло бы быть. Да. Она расскажет Тете Эллен то, чего не рассказывала никому — об Андре и той осени в Гётеборге, о своей поездке в Южную Америку с мужчиной, которого она бросила на третий день, и о своих одиноких прогулках по Лиме, и о том, как она вернулась в детский дом и увидела, что кроватка пуста.

— Где мой мальчик? — спросила она, обернувшись и глядя в черные глаза заведующей.

— О, сеньорита, — принужденно улыбнулась та в ответ. — Это был не ваш мальчик. Днем сюда приходила его мать с одним адвокатом. Он дает ей пятьсот долларов. А вы что, могли бы предложить больше?

Да. Она могла бы предложить больше, она много получила и поэтому может много отдать. Того наследства, которое она передала бы бесконечному роду безродных детей, хватило бы, чтобы перебить цену любой накачанной долларами американской пары. Но мальчика уже забрали, и заведующая отказалась назвать ей фамилию того адвоката. А значит, Тете Эллен никогда уже не стать родоначальницей рода подкидышей, а у Маргареты Юханссон не будет потомков. Ведь она только случайный сгусток частиц, которые рассеются и соберутся вновь в тысячи других сгустков, не оставляющих по себе никакого следа.

Выйдя из ресторана, она переходит на солнечную сторону и поднимает лицо к небу, чтобы ветер взъерошил ей волосы. Воздух прохладный и душистый, она принюхивается, пытаясь идентифицировать молекулы, ударяющиеся о слизистую носа, и улыбается, когда ей это удается. Весна в воздухе. Конечно. Завтра день равноденствия. Канун равноденствия — подходящий день, чтобы навестить Тетю Эллен.

Заметив цветочный магазин на другой стороне, она спешит к переходу, но кто-то хватает ее за локоть, едва она ставит ногу на проезжую часть. Обернувшись, она вглядывается в серое лицо Биргитты — мешочек под подбородком трясется, когда она принимается лопотать:

— Я не виновата. Ты должна поверить мне, хоть раз в жизни!

Маргарета не отвечает и, выдернув руку, устремляется на дорогу. Приходится почти бежать, еще пара шагов — и светофор переключится на красный. Автобус угрожающе рычит на нее, и не слышно, что кричит Биргитта, пока Маргарета не оказывается наконец на другой стороне улицы.

— Она лгала! Она была мерзкая старуха! Ты же не знаешь, что она сделала!

Это — последняя капля. Биргитта может добираться в Муталу, как хочет.

А ты сама, роскошная природа,

Что ты, как не в обличье дивном тролль,

Что пожирает собственных детей,

К тебе пришедших за угрюмой лаской?

Ты — их могила и могильный страж —

Хранишь ворота вечности, как Сфинкс

О лике девичьем и лапах львиных,

И длишь в безмолвии улыбку смерти...

Ну что ж, убей — но прежде объясни мне,

Зачем я был, что мир мой означал.

Пер Даниэль Амадеус Аттербум

Я не могу глотать. Я больше никогда не смогу сделать и глотка.

Что это значит? Куда ведет меня эта утрата?

Ответ прост: к границе небытия.

Черстин Первая упорхнула из комнаты позвонить Хубертссону. Я бы могла сказать ей, что это бесполезно, что Хубертссон уже ушел из поликлиники, но она отставила мой компьютер так далеко, что мне не дотянуться до мундштука.

Ульрика осталась. Ее лицо изменилось, профессиональная улыбка погасла. Она-то, собственно, со своим делом управилась — сменила мне ночную рубашку и простыню, обтерла меня пахнущей мылом салфеткой, смоченной в тепловатой воде, уложила книги на тумбочке, рассортировав их по формату, чтобы вся куча не рухнула на пол, — но уйти почему-то не может, все ходит молча вокруг моей кровати, поправляет простыни, хоть это и не требуется, с особой тщательностью складывает вафельное одеяло.

Ей страшно. Она вдруг сделалась такой юной и испуганной, что мне даже захотелось ее утешить.

Мне бояться нельзя. Я знаю, что меня ждет, — именно поэтому бояться мне нечего. Когда человек теряет способность глотать, у него остается только три варианта. Первый — вообще ничего не делать. Тогда он погибает от обезвоживания на третий день. Другой вариант — капельница: тогда тело получает жидкость, сахар и некоторые соли, но никакого питания, так что человек погибает от голода спустя несколько месяцев. Третья возможность — это ввести катетер через ноздрю, провести его по пищеводу в желудок и каждые три часа наполнять его жидкой пищей. Тогда человек может жить вечно. Аминь.

Praise the Lo-o-ord

I've seen the Light...[21]

Ликующие голоса долетают из коридора в комнату Марии. На миг начинает казаться, будто небо распахнулось над приютской крышей и будто архангелы, серафимы и херувимы манят меня к себе своей песнью. Но потом я спохватываюсь: небо открыто всегда, а сегодня в приют собирался приехать хор.

Ликование этих голосов наполняет меня великим спокойствием. Я гляжу на Марииных ангелов. Соскучились по мне? Ждете? Скоро буду. Скоро. Но еще не сейчас.

Мой образ Великого Насмешника наивен — я и сама знаю. За долгие годы я уже перевидала стольких больничных священников, что понимаю: как-то не совсем прилично представлять его в виде сказочного космического владыки, эдаким Юпитером с белой бородой и в звездной короне, гигантом, чей галактический престол вращается в пустоте по ту сторону Млечного Пути и чья синяя мантия роскошно украшена белыми звездами и сверхновыми, сияющими сгустками античастиц и мерцающей темной материей. Он куда таинственней, утверждают они, он — сокровенная тайна бытия.