Мальчик с голубыми глазами - Джоанн Харрис

Женщина-полицейский представилась именем Люси. По-моему, она была еще совсем молодая, наверное, только окончила школу полиции, и верила во всякие прекрасные идеалы вроде того, что у детей нет причин обманывать. Мужчина был постарше, более осторожный, и проявлял куда меньше сочувствия, хотя и он был со мной достаточно мягок. Например, позволил своей напарнице задавать мне вопросы, а сам лишь делал пометки в ноутбуке.

— Твоя мать утверждает, что ты был болен, — начала Люси.

Я кивнул, не решаясь произнести это вслух. Рядом со мной, точно гранитный утес, стояла мать, одной рукой по-прежнему обнимавшая меня за плечи.

— По ее словам, ты бредил. Бормотал что-то и кричал во сне.

— Может, и кричал, — кивнул я. — Но вообще-то я не так уж сильно болел.

И я тут же почувствовал, как пальцы матери сильнее впились в мое плечо, и она вмешалась:

— Это ты сейчас так говоришь, когда тебе стало гораздо лучше, а сам и половины всего не знаешь! Пока у тебя нет своих детей, тебе не представить, каково это — когда у тебя болеет ребенок. — Она по-прежнему не отпускала мое плечо. — Как тяжело видеть, когда твой почти уже взрослый сын плачет, точно младенец… — Мать метнула в мою сторону беспокойный взгляд, потом улыбнулась и обратилась к Люси: — Вам же известно, я недавно потеряла сына. Если бы что-то случилось с Би-Би, я бы, наверное, просто сошла с ума!

Я заметил, как полицейские переглянулись.

— Да, миссис Уинтер. Понимаю. Это, должно быть, ужасно — пережить такое.

Мать нахмурилась.

— Да вам-то откуда знать? Ведь вы ненамного старше Би-Би. У вас самой есть дети?

Люси отрицательно покачала головой.

— В таком случае не позволяйте себе подчеркивать, будто разбираетесь во всем на свете!

— Извините меня, миссис Уинтер.

Некоторое время мать упрямо молчала, с бессмысленным видом уставившись в пространство. Она выглядела как соковыжималка, из которой вовремя не вытащили затычку; на секунду мне даже почудилось, что она вот-вот взорвется или ее сразит апоплексический удар. Но тут она снова подала голос, причем совершенно нормальный, во всяком случае, такой голос она считает вполне нормальным.

— Только мать способна понять такое, — промолвила она. — Только мать способна почувствовать все, что происходит с ее ребенком. Я знала: с мальчиком что-то не так. Он вдруг начал ходить во сне, плакать, и я сразу подумала, что это неспроста.

О да, она умна! Она все-таки заставила их проглотить крючок. Скормила меня, точно отравленную наживку, преспокойно наблюдая, как я корчусь и извиваюсь. И факты были неоспоримы. С семи до тринадцати лет ее младший сын Бенджамин пребывал в особых отношениях с доктором Грэмом Пикоком, помогая тому в научных исследованиях. Доктор Пикок подружился с мальчиком, уплатил за его обучение в школе и даже предлагал определенную финансовую помощь его матери, то есть ей, поскольку она одна растила троих сыновей…

Затем, никого не предупредив, Бен вдруг перестал общаться с доктором. Стал замкнутым и необщительным, в школе дела у него пошли плохо, он стал отбиваться от рук, мало того, категорически отказывался посещать Особняк, однако никаких разумных причин своего отказа не называл. В итоге доктор Пикок перестал поддерживать их, и ей пришлось самой решать многочисленные сложные проблемы, которые на нее свалились.

Тут-то ей и следовало заподозрить, что дело весьма серьезное, но гнев ослепил ее, и это оказалось для доктора весьма кстати, а когда на дверях Особняка появилась та надпись, она просто восприняла ее как еще одно доказательство безобразного поведения Бена, хотя тот и отрицал свое участие в этом варварском поступке. Но она не поверила ему. А недавно она поняла, что, собственно, означал тот поступок: это была попытка позвать на помощь, попытка предупредить…

— Би-Би, что ты написал на двери Особняка? — спросила мать.

Услышав в ее голосе одновременно и любовь, и откровенную угрозу, я отвернулся.

— Пожалуйста, мама… Эт-то же так д-давно было… Я вовсе н-не д-думаю…

— Би-Би.

Только я один расслышал ту незначительную перемену в ее голосе, ту уксуснокислую интонацию с запахом прокисших фруктов, которая тут же вызвала у меня во рту мерзкий привкус витаминного напитка. В висках застучала боль, и я тщетно пытался найти какое-нибудь подходящее слово, способное эту боль отогнать. Заветное слово, которое звучит немного по-французски и отчего-то заставляет меня думать о зеленых лужайках и запахе скошенного сена на лугу…

— Извращенец, — пробормотал я.

— Что? — уточнила мать.

И я повторил это слово, а она улыбнулась мне и задала новый вопрос:

— Почему же ты написал именно это слово, Би-Би?

— Потому что он и есть извращенец. Извращенец!

Я все еще чувствовал себя попавшим в ловушку, но за страхом и виной в моей душе таилось и кое-что почти приятное: ощущение собственной довольно опасной власти.

Мне вспомнилась миссис Уайт, как она выглядела в тот день, когда стояла на ступеньках крыльца, не пуская меня в Особняк. Я вспомнил, с какой откровенной жалостью смотрел на меня мистер Уайт во дворе школы Сент-Освальдс после моего признания. Я вспомнил, как доктор Пикок подглядывал в щель между занавесками, с какой жалкой, овечьей улыбкой он наблюдал, как я, раздавленный, уползаю прочь от его дома. Я вспомнил материных хозяек, которые всячески баловали меня, пока я был малышом, но стоило мне чуточку подрасти, они не только утратили ко мне интерес, но и каждый раз обливали меня презрением. Я вспомнил учителей в школе и своих братьев — те и другие тоже всегда относились ко мне презрительно. А потом я вспомнил Эмили…

И понял, как легко мог бы отомстить всем этим людям, заставить их обратить на себя внимание, заставить страдать так, как страдал я. И впервые со времен далекого детства меня охватило пьянящее ощущение собственного могущества, я испытал мощный прилив сил, словно перед решающей атакой.

Атака. В английском языке слово charge, атака, имеет и множество других значений и оттенков — и мощи, и вины, и нападения, и задержки, и платы, и цены. И пахнет это слово обожженной проволокой и припоем, а его цвет напоминает цвет летнего грозового неба, освещенного вспышками молний.

Не думайте, что я пытаюсь снять с себя ответственность за свой поступок. Вы ведь знаете, я причисляю себя к плохим парням. И никто меня не заставлял делать то, что я сделал. В тот день я действовал совершенно сознательно. Хотя мог бы поступить иначе — хорошо и правильно. Мог бы вставить затычку в эту бочку с дерьмом. Мог бы открыть правду. И признаться во лжи. Выбор у меня был. Я мог бы уйти из дома. Мог бы сбежать подальше от этого хищного растения…

Но мать смотрела на меня, и я понимал: никогда ничего из перечисленного я не сделаю. И даже не потому, что я боялся ее — хотя да, боялся, очень боялся! Я просто не устоял перед возможной властью, перед соблазном превратиться в того, на кого обращены все взоры…