Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

– Есть такой человек – пасёт интеллигенцию, попробуй с ним переговорить…

Не без сложностей я добыл телефон Бобкова и набрал номер.

– Слушаю вас…

– Это Владимир Меньшов…

– Меньшов?

– Режиссёр…

– Слушаю вас…

– Есть необходимость поговорить с вами…

– Хорошо, давайте встретимся.

Я записал число, время и в назначенный час пришёл в первый подъезд знаменитого здания на площади Дзержинского, поднялся на лифте, нашёл кабинет, где меня ожидал благожелательный симпатичный человек – по-своему замечательная личность, особенно если учесть, что после сорока пяти лет службы в КГБ он с 1992 года начал работать в структурах олигарха Гусинского…

Я начал рассказывать Филиппу Денисовичу свою историю, Бобков удивился:

– Да? Что вы говорите?.. Я не знаком с вашей проблемой, но обязательно попробую вникнуть… Позвоните мне через месяц, я постараюсь прояснить ситуацию.

Через месяц состоялась ещё одна встреча. Бобков, видимо, желая показать расположение, начал издалека:

– Значит, вы ещё и сын чекиста?..

– Да…

Конечно, он знал обо мне всё уже во время нашей первой встречи – наверняка готовился к разговору и просто делал вид, что общение у нас спонтанное, что он ведать не ведает о моих проблемах.

– Скажите, – продолжил Филипп Денисович, – а вы случайно не родственник Подгорному?

– Нет, – удивился я.

– И ещё вопрос: во время поездки по Франции вы говорили, что вам нравятся французские магазины?

– Наверное, говорил, они действительно мне нравятся. А что? В чём дело?

– Ну, понимаете, на вас лежат два заявления от ваших коллег, которые утверждают, будто вы удивлялись, когда сняли Подгорного: странно, мол, что второй человек в государстве исчез без всяких объяснений…

– Но ведь действительно странно…

– И ещё французские магазины, будь они неладны…

– Вы меня простите, вот я вас слушаю и думаю: неужели из-за этой херни я уже год выкуриваю по две пачки сигарет в день, кручу в голове одну и ту же мысль, пытаясь понять: за что?..

– Подождите, но вы должны знать: наше ведомство тут ни при чём… На вас написали в выездную комиссию горкома партии, там же принималось решение… Но теперь вопрос закрыт. Желаю вам успехов…

И через некоторое время нам с Верой начали оформлять документы для поездки во Францию. Правда, в последний момент мне было сказано: «Через пять дней ваша жена вернётся, и тогда поедете вы…»

Я позвонил Бобкову, стал возмущаться, он начал оправдываться:

– Это не наша инициатива, честное слово, мы всё исправим…

И хотя в тот раз поехать во Францию вместе с Верой я не смог (не успели оформить документы), печать невыездного сняли с меня окончательно.

Когда Вера вернулась в Москву, я отправился в Париж, где ещё оставался Баталов, и там мы вместе с Алексеем Владимировичем продолжили представлять картину «Москва слезам не верит» французскому зрителю.

Местные прокатчики, с молчаливого согласия Совэкспортфильма, сократили картину на сорок минут, чтобы назначить большее количество сеансов и таким образом увеличить прибыль. Французы изъяли эпизоды, от которых пытались избавиться у нас, например, полностью вырезали линию Табакова, и рассказанная нами история стала выглядеть намного примитивнее. Впрочем, я даже скандалить не стал, потому что, вырвавшись наконец за границу, пребывал в благодушном настроении. Я так долго мучил себя размышлениями о своём невыездном статусе, что, решив эту проблему, впал в эйфорию. А вот Баталов выглядел уставшим, мыслями был в своих семейных проблемах – тяжело болела дочка, – хотя на публике Алексей Владимирович, как всегда, держал осанку, бодрился. Было ему совершенно не до Франции, думал он только о том, как бы поскорее попасть в гостиницу и отдохнуть, мечтал об окончании командировки и возвращении домой.

И вот однажды, по окончании очередного мероприятия, французский продюсер предлагает нам отклониться от маршрута и посетить в пригороде Парижа клуб со стриптизом. Я обрадовался такому плану, однако не был уверен, что мой коллега согласится. Сопровождавшая нас переводчица, русская эмигрантка и по совместительству жена продюсера, перевела Баталову предложение, и Алексей Владимирович закивал, поблагодарил – да, конечно, спасибо. Мы садимся в машину, едем, я нахожусь в предвкушении пикантного зрелища, поглядываю на Баталова, и тут до меня начинает доходить: а ведь он ничегошеньки не понял…

– Что-то долго едем, – говорит Алексей Владимирович, глядя в окно, чем подтверждает мои догадки.

Я говорю:

– Алексей Владимирович, вы, наверное, не поняли, мы не в гостиницу едем, нас везут в клуб, там будет стриптиз…

– Что?.. Какой клуб?.. Какой стриптиз?..

И тут я в первый и последний раз услышал, как этот интеллигентнейший человек, служивший образцом хороших манер для нескольких поколений соотечественников, абсолютно сорвался с катушек и произнёс эмоциональную матерную тираду, из которой можно привести лишь фрагмент: «Да пошли они в жопу, капиталисты проклятые!» У него от негодования ещё и классовое чутье сработало. «Разворачивайся в гостиницу!» – заорал он переводчице.

В 1981 году у меня была актёрская работа, интересная в первую очередь тем, что играл я вместе с Верой. Нам достались главные роли в картине по сценарию Тани Калецкой, жены Александра Гельмана. Фильм Одесской киностудии сначала назывался «После развода», но от руководства студии последовало требование избежать слова «развод». Подобного рода директивы возникали то и дело после какого-нибудь начальственного звонка, мимоходом сказанной фразы: «Ну, что вы всё про разводы да про разводы?..» Похожим образом в какой-то момент озаботились другой проблемой: дескать, у нас на экране слишком много церквей. На вполне разумное объяснение, что церковь представляет собой вертикаль, с помощью которой удачно организовывается композиция кадра, следовал ответ: «И всё-таки не надо, чтоб церковь в кадр попадала…» Со временем эта установка забывалась и вместо неё возникала другая.

Фильм Одесской киностудии «После развода» переименовали, и он стал называться «Время для размышлений». Это была мелодрама, можно сказать, женская история, в которую очень удачно вписалась Вера – роль у неё получилась великолепно. Она играет женщину на грани нервного срыва, а в какие-то моменты и за гранью. С моим героем у них любовь, они вот-вот должны расписаться, но от первого брака есть сын и множество неразрешённых конфликтов из прошлой жизни, в первую очередь с отцом ребёнка, которого прекрасно сыграл Юра Богатырёв. Вериной героине взбредает в голову, что бывший муж вознамерился отобрать сына. У неё начинается паническая атака, натуральный психоз, и мой герой – спокойный, рассудительный, надёжный парень – пытается вывести любимую женщину из этого пограничного состояния.

Похожий клинический случай – в фильме Шахназарова «Анна Каренина». Мы привыкли к экранизациям романа в виде дайджеста, где, по сути, описывается адюльтер, а вот у Карена показано психическое расстройство. Представлена женщина, которая оказалась в безвыходном положении и в итоге практически сходит с ума. И показана она весьма неприятной, капризной дамой, которая всех задёргала, никому жизни не даёт: ни Вронскому, ни мужу, ни сыну – а значит, действительно, единственный выход – броситься под поезд… Вот приблизительно об этом и был сценарий фильма «После развода».

Ставил картину дебютант, не самый сильный режиссёр, и только за счёт хорошего актёрского состава работа получилась интересной. Однако со сдачей фильма возникли проблемы: телевизионному начальству (кино делали для ТВ) картина не понравилась, руководство требовало изменений, главная претензия – именно это состояние психоза, очень точно сыгранного Верой.

На очередной худсовет для защиты наших интересов я даже притащил тяжёлую артиллерию – Дунского и Фрида. Они были мудрыми людьми и очень умело обращались с начальством, относились к этой публике как к врагам, и подобная стратегия чаще всего оказывалась выигрышной. Я же считал, что мы с руководством одно дело делаем, а нужно было, наверное, проявлять хитрость, как Штирлиц с Мюллером… Впрочем, на этот раз определяющим стало именно моё выступление.

«Вот у меня совсем недавно был такой случай, – обратился я к руководству. – Ехали мы с Алексеем Владимировичем Баталовым…» Я описал сцену по дороге в стрип-клуб, опустив, естественно, некоторые детали. Выслушали меня с интересом, я стал развивать мысль: «Понимаете, как раз об этом у нас кино… Показан срыв, когда слетает маска благообразности… Фильм о том, что человек может сорваться с резьбы, начинает кричать, психовать… Про это придумана история! Но именно это вас возмущает!..»

Надо сказать – подействовало, я отстоял картину.

Окончив «Москву…», я начал задумываться о будущей картине. Как обычно, много читал – книги, журналы, газеты, изучал современную драматургию – пьесы и сценарии. Идей было много, варианты мелькали разнообразные, но большинство из них в памяти не отложились. Помню, что заинтересовался пьесой Александра Гельмана «Мы, нижеподписавшиеся»,