Химмельстранд. Место первое - Йон Айвиде Линдквист

– Псих, псих, любимый мой…

Карина взяла его под мышки и оттащила к кухонному столу. Стефан по-прежнему судорожно сжимал зверушек.

– Папа, папочка, я не хотел…

Карина посадила его на тахту. Спина прикоснулась к грубой обивке. Он вскрикнул, наклонился и выложил игрушки на стол.

Звезды в голове поблекли. Эмиль потянул зверушек к себе, испуганно повторяя со слезами: «Прости, прости, прости…» Стефан бессильно махнул рукой – ничего, ничего, я не сержусь, и…

А-а-а-а-а-а…

…и тут же замолчал – а вдруг его вой еще больше испугает мальчика.

Карина погладила его по руке и посмотрела на него взглядом, который человеческая природа предназначила разве что для влюбленной пары на борту тонущего корабля или падающего самолета.

Я здесь. И ты здесь. Я тебя вижу.

Дождь продолжался.

* * *

Петер сидел на постели рядом с Молли и размышлял – впервые за несколько часов он мог позволить себе задуматься. Дождь молотит по крыше, струйки бегут по стеклам. Несколько капель просочились сквозь сварной шов на потолке и прожгли тряпку на мойке. Откуда вообще взялся такой дождь? А с другой стороны – почему бы нет?

Он, разумеется, не помнил цифры, показывающие вероятность совпадения случайностей, благодаря которым возникла жизнь на Земле. Ноль и бесконечное количество нулей после запятой. Написанное число сужается к горизонту, как железнодорожные рельсы. И где-то там, в конце, еле заметная единичка.

Слишком жарко, слишком холодно, нет атмосферы, или атмосфера есть, но ядовитая. Отсутствует вода. Тысячи и тысячи причин, любому ясно: зарождение жизни невозможно.

Нас не должно быть.

Появление человека настолько маловероятно, что не надо быть чересчур глубокомысленным, чтобы понять, что за этим стоит некий план. Бог запустил машину и, надо надеяться, следит, чтобы она работала относительно бесперебойно. Но если этого Бога, этого Создателя, этого Машиниста и Охранника вывести за скобки уравнения жизни? Что останется? Бесконечное поле, где ни человек, ни все созданное человеком просто-напросто не имеет права на существование и предназначено быть стертым с чистого лица изначальной природы, не испорченной прихотями Бога или ухищрениями теории вероятности…

– О чем ты думаешь, папа?

Петер направил фонарик на Молли и с удивлением заметил на ее щеке слезинку. Иногда Молли, когда о чем-то просила, подпускала в голос слезу, это у нее получалось очень убедительно, но Петер не мог вспомнить, чтобы она плакала по-настоящему.

Я – бурдюк крови…

– Я думаю о Боге, Молли…

– Это ни к чему, – Молли усмехнулась.

В голосе ни малейшего намека на слезы.

Слезинка оставила на щеке Молли розовый след, и догадка Петера тут же подтвердилась: с потолка упала еще одна капля и побежала по щеке. Молли даже не поморщилась.

…а ты думал, я девочка?

Капля доползла до подбородка. Петер протянул руку и стер каплю – решил, что дождь, скорее всего, изменил характер – исчерпал весь запас кислоты и стал менее ядовитым. Как же! Будто подержал палец над горящей спичкой.

Молли тоже провела рукой по подбородку и сказала с удивлением.

– Жжется… – посмотрела на свои влажные пальцы и покачала головой.

– Ты здесь своя, да? – Петер сам удивился своему вопросу, потому что не успел до конца додумать эту дикую мысль.

– Не знаю… пока не знаю.

Несколько капель упали Петеру на затылок. Как бы ему ни хотелось броситься на диван и забыть обо всем, отдаться дождю, он не мог себя заставить, потому что каждая капля причиняла дьявольскую боль.

Человек…

Зацепившийся кончиками пальцев за крошечный уступ над пропастью, тонущий в ледяном океане, стоящий на подоконнике на верхнем этаже горящего небоскреба… у человека всегда есть надежда – зацепиться понадежнее, удержать дыхание еще несколько секунд, еще чуть-чуть перетерпеть невыносимый жар перед неизбежным падением. Продлить последние мгновения жизни.

Петер не знал, кто такая Молли, зато твердо знал, кто он. Человек. Самый обычный человек из плоти и крови, и будет цепляться за жизнь до конца. Подполз к кровати. Взял Изабеллу под мышки, оттащил в кухонный угол и прислонил к мойке. Проверил, нет ли дыр в потолке над головой.

Сложил кровать, сорвал оба матраса, положил на стол так, что под столом образовалось пространство с полуметровой крышей из пенопласта. Он понимал, что это всего лишь жалкая попытка отсрочить неизбежное, но ничего не мог с собой поделать. Он должен был бороться до конца – потому что он человек.

Несколько жгучих капель упали на спину. Петер стиснул зубы.

– Иди сюда! – крикнул он и посветил фонариком. – Ты должна…

Конус света упал на лицо Молли. Она смотрела на него выжидательно, а по лицу ее ручьями текла смертоносная жидкость. Изабеллы у мойки нет. Что-то изменилось в вагончике. Шум дождя стал сильнее, теперь это была не просто барабанная дробь на крыше, к ней прибавилось монотонное шипение. Ничего удивительного – дверь в кемпер открыта настежь. Петер посветил в проем и увидел контуры женской фигуры – Изабелла шла сквозь дождь.

– Изабелла! Ты с ума сошла!

Он шагнул к двери, но Молли крепко схватила его за палец. Совершенно непонятно, каким образом Изабелле удается так долго держаться на ногах под огненными струями.

Через несколько секунд ее фигура стала неразличимой.

Молли потянула его к импровизированному шалашу. Петер уже не чувствовал жгучие уколы отдельных капель, все тело превратилось в сплошное одеяло боли. Голова гудела так, что он боялся потерять сознание, а в глазах стоял багрово-красный туман.

Они забрались под стол. Петер, крича от боли, скорчился как мог, чтобы уместиться под небольшой столешницей.

Хватит. Хватит. Я больше не могу.

На лоб его легла маленькая прохладная ладонь. Сквозь красную завесу он увидел, что Молли села рядом, положила подбородок на колени, улыбается и гладит его по голове.

– Теперь только я и ты, папа. Уютно, правда?

* * *

В иных обстоятельствах можно было бы сказать, что Леннарту, Улофу, Майвор и Дональду повезло. Фермеры сняли разделочный стол из нержавеющей стали, и он оказался как раз нужной длины, чтобы положить поперек вагончика, между подоконником с одной стороны и кухонным столом с другой. К тому же прокат на их старом прицепном вагончике был намного толще, чем на современных, легких и изящных, продуманных до каждого сантиметра и грамма кемперах. Прошло несколько минут, прежде чем первые капли упали на стальную крышу над их головами. Они сидели, скорчившись, на лицах играли желтоватые блики керосиновой лампы.