Сибирская кровь - Андрей Черепанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому совсем неспроста два первых раза, когда ведущим экономическим журналом сравнивались квартальные итоги по прибыльности, мой банк был признан победителем среди всех средних и малых кредитных учреждений России[441]. Официальный триумф закончился тем, что в последующие разы журнал вообще не стал включить «Визу» в конкурс, объяснив это тем, что его столь высокая эффективность в принципе необъяснима.
Помню сложившуюся тогда атмосферу доверия между руководителями валютных подразделений московских банков. Все мы прекрасно друг друга знали и проводили совместные операции долгое время без официально установленных лимитов, на чистой интуиции. Как-то мне нужно было для моего довольно небольшого банка привлечь сроком на один день сразу двадцать миллионов долларов (а рублевые средства мы сами размещали под большой процент). Нашел семнадцать у традиционных контрагентов, а еще три – никак. Звоню Андрею Мельниченко, который в то время возглавлял МДМ-банк. Говорю: «Андрюх, дай, плизз, трешку на овер[442]!». Он мне: «А завтра точно вернешь?» – «Точно» – «Бери!».
Или, скажем, просит меня по телефону Александр Осмоловский из Альфа-банка приобрести для него на ближайших биржевых торгах за рубли миллион-другой долларов, покупаешь их, а пока возвращаешься на рабочее место, рыночный курс валюты вырастает на несколько процентов. Но ты все равно совершаешь сделку на прежних условиях. Было и наоборот, когда, к примеру, я договорился в «черный вторник» с Сергеем Агеевым о продаже полутора миллионов долларов банку «Империал» с расчетами на следующий день по действовавшему тогда на рынке высочайшему курсу, а уже через час этот курс начал валиться. Однако рубли пришли в «Визу» вовремя и в полном объеме. Можно было бы сказать, мол, извини, забыл о сделке или что-то не получилось, а затем продать ранее купленные и подорожавшие или купить подешевевшие доллары в прямой сделке с другими контрагентами, поделить прибыль и заработать сразу на пару добротных московских квартир. Но у нас и мысли не появлялось кого-то подвести, не подтвердить делом устные соглашения, пусть даже они стали совсем невыгодны. Можно сказать, что тот еще молодой валютный рынок был рынком банкиров-купцов: на нем царствовали заветные принципы купечества на Руси «доброе имя лучше богатства» и «уговор дороже денег». Да и что в характере мужчины может быть важнее ответственности за дело и собственные слова? Не уверен – не обещай. А если обещал – отдай все, умри, но выполни.
Поэтому для меня стало шоком невозвращение в 1995 году из Всероссийского биржевого банка в «Визу» солидной суммы кредита. А ведь его брал под свою ответственность мой старый знакомый, который, как потом выяснилось, элементарно лгал своим товарищам о надежности банка. Некоторое время после того «кидания» было очень тяжело с поддержанием ликвидности «Визы», но постепенно справились, восстановили доходность, хоть и далеко не прежнюю. Только романтика доверия пропала, во всех банках появилась система жесткого контроля устойчивости контрагентов. Да вот что-то не очень она помогала и помогает.
Вскоре мне пришлось столкнуться с вероломством части бывших сослуживцев, которых взял в банк и обучил навыкам профессии. Они прежде прозябали на низких зарплатах, а, дорвавшись до высоких банковских и привыкнув к ним, но не имея способности к совершенствованию методов законного и надежного извлечения прибыли, начали тупо опустошать «кормушку», фактически топить банк «Виза», как только я из него ушел[443].
А ушел я в сентябре 1996 года, приняв приглашение заместителя председателя Центрального банка Российской Федерации, бывшего руководителя Валютной биржи Александра Потемкина возглавить валютное управление в составе департамента иностранных операций (ДИО) главного банка страны. Через два года, минуя должность заместителя, стал директором департамента, занимался реализацией курсовой политики и управлением золотовалютными резервами, входил в состав комитета Банка России по денежно-кредитной политике.
Но, уверен, что ключевой, наиболее ответственный период моей работы в ЦБ начался с возвращением в него после августовского кризиса 1998 года известнейшего банкира Виктора Геращенко. Сразу скажу: на мой взгляд, Виктор Владимирович – человек исключительно яркий, эрудированный, высокий профессионал, но ему близки социалистические воззрения, и поэтому деятельность его команды в ЦБ – что в 1989–1994, что в 1998–2002 годах – приносила совсем немного пользы.
Помню, как в конце сентября 1998 года руководители Банка России приняли решение о введении института торговли валютой на бирже с искусственным, внерыночным завышением цены рубля путем валютных ограничений. Я же всегда считал, что валютные ограничения заявленного смысла не достигают, а как антипод свободного предпринимательства препятствуют развитию страны, обязательно ведут к ее деградации. Поэтому они поддерживаются только сторонниками распределительной системы хозяйствования или экономически безграмотными людьми, либо коррупционерами и «серым» бизнесом. Но решение было принято, и первый заместитель председателя Банка России Андрей Козлов, с которым мы были добрыми знакомыми еще со студенческих времен и единомышленниками, попросил меня написать инструкцию (положение) о порядке и условиях действия такого института. Мол, если инструкцией займется инициатор решения – подчиненный ему зампред, курирующий валютное регулирование[444], можно себе только представить, что он в ней понапишет.
Я взялся за дело с главной мыслью не допустить столь любимых валютными регуляторами из ЦБ индивидуальных разрешений на проведение операций, иначе коррупционные аппетиты закрепили бы порочный порядок надолго. И мне это удалось. Тем не менее лист согласований инструкции открывался моей визой с комментарием: «Технически верно, экономически – вредно». И тут же я начал буквально заваливать Совет директоров Банка России служебными записками с подробными доводами, подтвержденными расчетами, в пользу скорейшей отмены ограничений.
Мой конфликт с представителями команды Геращенко вступил в открытую фазу, когда я категорически отказался выполнить письменное поручение зампреда ЦБ, курирующего международную финансовую деятельность[445], предоставить определенному им швейцарскому банку сведения об объемах размещенных Банком России у конкретных контрагентов за рубежом депозитов в золоте. Из-за такого моего отказа делиться коммерческой тайной взбешенный зампред добился объявления мне строгого выговора за нарушение субординации. А я направил Виктору Геращенко разъяснение происшедшего с настоятельной просьбой отменить явно необоснованное взыскание или уволить меня по собственному желанию, чтобы я мог отменить выговор в суде.
Увольнять не решились, ведь в то непростое посткризисное время в Банке России не было других специалистов с большим опытом коммерческого банкира, досконально знавших
