Король Камней - Генри Лайон Олди

– Вы… вы это из-за меня? Или…

Лицо сивиллы. Близко-близко. Струп на щеке сошел, обнажив молодую, нежно-розовую кожу. Шрама не останется, подумал Вульм. Это хорошо. Красивая девка…

– Я… я думала… Простите меня! Простите!

В глазах темнело. Разум превратился в лодку. Он уплывал от берега, раскачивая Вульма на пологой зыби. Началась течь, в лодку струилась вода. Жалкая скорлупка проседала, грозя пойти на дно.

– Я вас тут не оставлю!

– Беги, – прошептал Вульм. – Награда… за тебя…

– Я вас не брошу.

Эльза вытерла слезы и принялась рыться в походной сумке Вульма. Она не знала, что ищет: снадобья? чистое полотно? Но кот и крыса, ворон и голубь сгрудились вокруг искалеченного волка, не видя для себя иного пути. Это грот, думала сивилла. Это Янтарный грот. Он все-таки ответил мне. Теперь я знаю, что делать. Я – последняя сивилла обители, и мой янтарь всегда со мной. Где бы я ни была, хоть на краю света.

Не уйдет, уверился Вульм. Дура…

– В Шаннуран, – сказал он. – Теперь мне только в Шаннуран.

– Что?

– Под землю, говорю. Самое время.

И черная, рыхлая гора погребла под собой Вульма из Сегентарры.

– Двадцать лет, – сказал Циклоп.

Снежная целина лежала перед ним. Под солнцем, рвущимся в зенит, снег отдавал в желтизну, словно лист пергамента, отбеленный мукой и молоком. Ветер нес по равнине искрящуюся пыль: серебро и перламутр. Дорога рождалась в муках, в ожидании первого шага.

– Двадцать лет назад я видел в темноте. Черная Вдова навещала меня, и я не знал, чего хочу: бежать или остаться. Что я знаю сейчас? Чудовища были добры ко мне, вот и все. Судьба – чудовище. Надеюсь, она не станет ломать традицию.

Камень в его лбу, не скрытом повязкой, был черным.

– Двадцать лет назад, – сказал Симон Остихарос, – я гнил под землей. В цепях, с зашитым ртом. Черная Вдова навещала меня, и я бился с ней до последнего. Моя природа – борьба. Говорят, в старости человека не изменить. Что ж, проверим…

Лицо старца казалось высеченным из дерева.

– Двадцать лет назад у меня случился первый приступ, – сказала Эльза. – А может, чуть позже. В семье были уверены, что я больна. Падучая, говорили они. И завидовали соседям, чьи девочки родились здоровыми. Ладно, что там вспоминать…

Поземка вилась у ног сивиллы.

– Двадцать лет назад я славно погулял в Шаннуране, – сказал Вульм. – Надеюсь, а'шури не злопамятны. Эй, парень! Чего молчишь?

Натан держал сегентаррца на руках, как ребенка.

– Двадцать лет назад меня не было, – сказал изменник. – Совсем.

Взгляд его прояснился.

– Хотел бы я знать, – задумчиво произнес Натан, – что будет с нами через двадцать лет? Через сто? Тысячу?! Госпожа Эльза, вы не посмотрите?

– Сдохнем, – уверенно заявил Вульм. – Даже раньше.

– Ну, не с нами. Вообще. Госпожа Эльза…

– Посмотрю, – кивнула Эльза. – Прямо сейчас и посмотрю.

И шагнула вперед.

* * *

Багровый диск солнца летел в пасть заката. Клыки горных пиков жадно тянулись навстречу, окрашиваясь свежей кровью. В кронах буков и грабов, растущих на холмах, занялся пожар – скоротечный, потому что от скальной гряды уже ползли длинные лиловые тени, и деревья подергивались сизым пеплом сумерек. Лишь две-три верхушки продолжали тлеть грудами углей, но вскоре погасли и они. Умолкли птицы. Налетел порыв зябкого не по-летнему ветра, взъерошил листву, встревожил рощу тихим шепотом – и унесся прочь. Дальше лежал спуск в долину, а на другом ее краю, за ручьем, путь преграждала стена, в которой чернел глубокий провал.

Шаннуран ждал гостей.

– Ты видишь, Инес? – спросил Циклоп. – Мы пришли.

Вульм покосился на сына Черной Вдовы, сравнивая складки на его лице с видом, открывавшимся с холма. Лицо-карта не лгало. Ларский хребет, лес на склонах Седой Мамочки; черный рот – вход в преисподнюю.

– Заночуем? А завтра, с утра…

Не было никакой разницы: спускаться под землю утром или на ночь глядя. В шаннуранских лабиринтах царит вечный мрак, равнодушный к смене времени. Просто Вульму очень хотелось увидеть еще один рассвет.

– Надо идти.

Голос сивиллы прозвучал глухо, словно из могильного кургана.

– Хорошо, – кивнул Циклоп.

Симон молчал, хмурясь. Натан, преданно глядя на Эльзу, лишь поскреб ногтем косой шрам на скуле. Шрам он заработал три месяца назад, в предгорьях Кинассы. Ничего, отбились, хвала Митре. Кроме шрама, в Кинассе Натану достался топор на длинной рукояти. Похожий был у ледяного гиганта, о котором парень до сих пор вспоминал с содроганием.

Они избегали городов. Нигде не задерживались дольше, чем на два-три дня. Лошадь для Вульма – каурого мерина с крепкими, мохнатыми ногами – удалось купить в Фортрене через две недели. Не помешала бы повозка и еще одна лошадь, но кончились деньги. Дорога же едва началась. Обледенелые тракты. Проселки, заваленные снегом. Весенняя распутица. Чавканье жирной грязи. Косые струи ливня. Морось, тоскливая, как речи на похоронах. Духота, пыль; кажется, что солнце прикипело к зениту…

Мерин заупрямился. Фыркал, мотал головой, упирался копытами в землю. Ворча на глупое животное, Натан свел упрямца с холма под уздцы. Каурый давно усвоил: у изменника рука тяжелая – и брел смирно. Лишь косил на парня влажным глазом, укоряя: что ж ты так? Если самому жить надоело, хоть меня пожалел бы? В конце спуска по спине Вульма, с трудом державшегося в седле, пробежал холодок. За ними наблюдали. Это длилось третий день, но сегентаррцу не удавалось засечь соглядатая.

Какая разница, подумал Вульм. Все, приехали.

Над холмами взошла луна – темно-желтая, как янтарь в диадеме. Тени упали в обратную сторону – от холмов к горам. На поверхности скал, тускло отблескивающих в лунном свете, четче обозначился матово-аспидный провал. Оттуда тянуло мускусом и тленом. До входа оставалось всего-ничего, когда тени ожили, зашевелились, надвинулись со всех сторон.

Их ждали.

А’шури призраками возникали из тьмы, поднимались из-за камней и кустов. Их было много, очень много. Яркий свет луны не был помехой жителям подземелий – если а'шури и щурились, то глаз руками не прикрывали. Молчаливые, строгие, они обтекали путников справа и слева, отрезая пути к бегству.

Вульм спешился. Это далось ему с трудом: нога хоть и зажила, но почти не сгибалась. Теперь Вульм туго перетягивал колено лентой из телячьей кожи, поверх штанины. Так на искалеченную ногу можно было наступать, пусть и с грехом пополам. Сойдя на землю, сегентаррец отцепил от седла костыль из твердого кизила, любовно отполированный на привалах, и оперся на него, стараясь держаться прямо.