Король Камней - Генри Лайон Олди

Размахнувшись, Циклоп ударил себя кулаком по голове. Рот его задрожал, делаясь ртом мужчины. Торопясь, брызжа слюной, похож на тонущего, который умоляет бросить ему канат, Циклоп вцепился в Натанов кожух:

– Ты! Ударь меня!

– Вы чего…

– Бей! Ну же!

Должно быть, великий Митра оглянулся на изменника. Раздумав спорить, без возражений повинуясь безумному приказу, парень ахнул сына Черной Вдовы кулачищем в ухо. Бить по шевелящемуся мозгу, захватившему всю верхнюю часть головы, он побоялся. Циклоп упал, как бык под ударом молота. Заботливей няньки, Натан снял кожух, укрыл им Циклопа – и, сопя, указал спутникам на лежащего: вот, мол! Метаморфозы прекратились, лисья масть кудрей почернела, во многих местах битая сединой. Привычный облик возвращался к Циклопу, валяющемуся без сознания. Око Митры утратило желтизну, вновь становясь рубином. Темные отблески в камне наводили на мысли о существе, что глядит из граней на окружающий мир; Эльза одна знала, кто это, и не удивилась, услышав голос Инес:

– Я не виновата.

– Я не виновата. Когда он бодрствует, мой рассудок помрачен. Два разума не уживаются в одном теле. Я плохо понимаю, где я и что со мной. Меня преследуют видения. Схватка у башни, мой погребальный костер; страдания плоти… Все сливается, я дерусь за башню, а кажется, что за собственное тело. Я переделывала его, да?

– Да, – прохрипел Симон.

Белый, как мел, старец дрожал всем телом. Казалось, Симону невыносимо слышать голос Красотки, льющийся из уст сына Черной Вдовы. Повидавший такое, от чего любого бы вывернуло наизнанку, древний маг сейчас напоминал священника, наблюдающего за отвратительным кощунством.

– Это ты? – спросила Инес. – Симон, это правда ты?

– Правда…

– Я скверно вижу. Подойди…

Шаг, другой; маг словно тащил себя на веревке.

– Хорошо, – с удовлетворением сказала Инес, когда Симон склонился над Циклопом. – Ты здесь… Я тоже здесь. Если мы бодрствуем оба, я убиваю его. Понимаешь? Если я бодрствую, а он спит – я еле сдерживаюсь чтобы не убить его. Если я вернусь, его не станет. Ты сам видел, что я творю с его телом… Ты ведь спасешь нас?

– Как? – прохрипел старец.

– Ты – великий маг. Я всегда знала, что ты из великих. Маленькая, я гордилась тобой. Ученица Симона Пламенного… Это возвышало мою слабость, делало ее приемлемой. Ты плачешь? Не надо, я жива. Ты – моя надежда. Ты ведь вызволишь меня из камня?

Гордыня, читалось в глазах Симона. Я, великий. Я, могучий. Я спасу и вызволю. Что это, если не голос гордыни – обманщицы, погубившей Амброза Держидерево? Подбородок старца жалко трясся, словно Симон сдерживал рыдания.

– Как? – повторил он.

– Великие умеют заточать души в нефритовые зеркала. Краш рассказывал мне, – Инес назвала Циклопа подлинным, детским именем, и тихонько рассмеялась, – что он хотел пойти в ученики к такому, как ты. К великому. Даже если его душу заключат в нефрит… Смешно! – Краш хотел, и он на свободе, я не хотела, и я в камне… Ты умеешь помещать души в нефритовые зеркала? Скажи, что умеешь!

– Да, – кивнул Симон. – Умею.

– Значит, ты умеешь и освобождать их оттуда?

– Да.

– Ты освободишь меня?

– Нет.

Тучи пожрали лунный серп. Тьма сошла в пещеру на бархатных лапах. Ловя последние капли света, блеснули клыки-аметисты в пасти молчаливого стража. Впору было поверить, что дракон смеется, эхом вторя недавнему смеху Красотки – или хохоту своего далекого брата-дракона, облюбовавшего пещеру близ нагорья Су-Хейль. Бледней полотна, Симон чувствовал, что тоже вот-вот зайдется смехом безумца – стоя между двумя телами мужчин, мертвым и бесчувственным, и разговаривая с душой женщины, мертвой, но живой.

– Почему? – в темноте, в тишине спросила женщина.

– В нефрит заточают души врагов. Злейших врагов, тех, кого готов растерзать голыми руками. Учеников всего лишь пугают этим. Малыши боятся, думая, что нефрит – что-то вроде черного, страшного чулана. Старшие знают, что учитель шутит. Но если вчерашний ученик, в расцвете сил и мастерства, обратится к учителю с просьбой показать ему, как извлечь душу из человека и поместить в нефрит… Я обычно отказывал. Талел соглашался; и Максимилиан соглашался. Инес, тело без души живет меньше года. Это голем, чурбан, слизняк; он ходит под себя и воет ночами. Собаки поджимают хвосты, слыша этот вой. Душа без тела… Пока она в нефрите, она безответна. Задай вопрос – и услышишь тоненький визг. Только визг, больше ничего. Так визжит нефрит, если пилить его ювелирной «ниткой». Освободи душу, верни ее в тело – получишь безумца, визжащего день и ночь. Если Ушедшие ушли в камень, в нефрите душу поджидают искусные мучители. Прости, Инес. Око Митры – не нефрит. Я не знаю, как освободить тебя. А если бы и знал…

Симон встал на колени. Сухими, растрескавшимися губами он поцеловал Циклопа в лоб, в темно-багровый камень – быстро, словно клюнул в рану.

– Прости, – еще раз сказал он. – Я боюсь. Я не прощу себе, если ты завизжишь. Лучше умри, или сделай это тело своим. Ты ведь можешь?

– Дурной совет, – женским голосом ответил Циклоп.

И, садясь, повторил мужским:

– Дурной совет. Ты же видишь: она может, и боится этого хуже смерти. Эх, ты – великий, мудрый, могучий… Окажись ты в теле Инес, отрасти ей седую бороду, сделай руки костлявыми, научи мочиться стоя – как бы ты жил дальше? В доме, где ничего не напоминает о былом хозяине, а значит, напоминает всё?! Разве не возненавидел бы ты этот дом? А где ненависть, там и желание сжечь краденый приют дотла. Не пугайся, великий: она заснула, она не слышит…

По-прежнему стоя на коленях – силуэт во мраке – Симон Остихарос наклонился вперед. Ткнулся лбом в лоб Циклопа: плотью – в камень. Обхватил плечи сына Черной Вдовы и замер, едва шевеля губами. Дыхание старца жгло Циклопу лицо:

– Я бы променял тебя на нее. Лишь бы она жила…

– Я бы променял себя на нее, – ответил Циклоп. – Лишь бы… Но ты ведь знаешь: она не согласится так жить. Хочешь разжечь для нее второй погребальный костер? Даже для великого это слишком…

– Ей нет места в тебе.

– А мне нет места здесь. Ты уже все понял, да?

– Ты не пойдешь туда один.

– Я не один. И я пойду. Вдова звала; Вдова была права. Там все началось, там и закончится. Я не знаю, к беде или к добру; впрочем, чудовища всегда были добры ко мне. С людьми у меня получалось хуже.

– Ты не пойдешь туда один. Вы не пойдете туда вдвоем.

– Ты сошел с ума, старик.

– Пусть.

– Там ты гнил в цепях, с зашитым ртом!

– Зато сейчас я рассчитываю на райские чертоги…

– Куда это вы собрались? – с подозрением спросил Вульм.