Когда запоют мертвецы - Уна Харт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что мы успели натворить, братец? Да вот только сено убрали. Не до того было, чтобы что-то творить.
Его лицо оказалось так близко к ней, что Диса могла рассмотреть каждую бледную веснушку на носу. Такие же были у нее.
– Я знаю обо всех грязных делишках твоего мужа! – В горле Бьёрна заклокотала мокрота. Крик вышиб из его глотки все силы. – Да что там – весь юг о них знает! Стоит мне пожаловаться на тинге, что он наслал на меня колдовство, его сожгут, а ты останешься вдовой, если только и тебя не утопят за компанию!
Ее насмешила даже не сама угроза, а то, что Бьёрн всерьез рассчитывал напугать этим сестру. Диса и так каждый день думала, что будет, если Эйрика схватят. Снова и снова она представляла себе, что сделает, когда ей сообщат. Иногда она видела об этом сны и в одних ловко спасала мужа из заточения, а в других терпела поражение, и его сжигали заживо или вешали прямо у нее на глазах. Всю ночь она слушала его крики и смотрела на обугленное лицо, частично скрытое пламенем.
Она видела эту картинку так часто, что слова Бьёрна просто не могли на нее подействовать.
– Жалуйся, – милостиво разрешила она. В молоко нырнули несколько мошек, но Диса одним ловким движением достала их и выплеснула белые капли на траву. – Можешь даже рассказать судьям, будто на тебя наслали пердящие чары, как на того безумца из Киркьюбола. Тогда хоть люди не будут задаваться вопросом, чем это так воняет в усадьбе.
Бьёрн сжал челюсти и побагровел. Пальцы его нервно дернулись, как будто он собирался ударить сестру, но что-то помешало.
– А если по делу, Бьёрн, так я тебе две вещи скажу. Первое: чтобы выдвигать против Эйрика такие обвинения, понадобятся свидетели. Кто подтвердит твои слова? Рагнхильд? – Она не дала ему ответить. – И второе: если ты хоть пикнешь кому о моем муже, я расскажу каждой живой душе о том, что Маркус убил Гисли на моих глазах, а потом сблевал в море и позволил волнам унести свое бесчувственное от браги тело. Как тебе такое? Хочешь быть сыном убийцы, Бьёрн?
Если до этого лицо бонда отливало всеми оттенками красного, от багряного до нежно-розового, то сейчас с него будто разом смыли все краски. Диса поняла, что попала в цель. Бьёрн не разводился с Рагнхильд не потому, что еще надеялся зачать ребенка или жалел молодую жену, а лишь потому, что боялся сплетен.
– Так ведь тогда и ты станешь дочерью душегуба, – справившись с собой, заметил он. Диса пожала плечами:
– А зачем я, по-твоему, за пастора вышла? Он отпустит мне грехи. Догадываешься ли ты, сколько людей идут к Эйрику за этим?
– Снимай проклятие!
– Нет никакого проклятия, Бьёрн! Перестань мучить жену. Лучше позаботься о том, чтобы зачать сына, а не кормить Рагнхильд тычками да щипками.
– А знаешь… – Бьёрн как будто совершенно успокоился, и от этого прохладного спокойствия Диса напряглась. – Пожалуй, так и поступлю. Кстати, твой преподобный ведь тоже тебя пока не обрюхатил.
Сказав это, он пнул подойник, так что молоко разлилось прямо по ее башмакам и побежало вниз по склону белым ручейком. Затем Бьёрн вскочил на лошадь и покинул тун, не оборачиваясь.
– Надо наслать на их корову снаккура, – вслух подумала Диса.
– Что за «снаккур»? – Из тени конюшни вышел Арни, водянистым взглядом провожая старшего брата.
– У Тоуры был такой. Он ворует молоко у коров.
Пока Диса с Арни занимались штопкой и стиркой, она успела рассказать ему о снаккурах, которых на севере еще зовут тильбери. Это противного вида создания, сделанные из ребра покойника, завернутого в овечью шерсть. Кость полагается брать из могилы только в Троицын день и ни днем позже. Потом надо обернуть ее в украденную шерсть и носить между сисек, подкармливая вином, которым дают причаститься. Через три воскресенья снаккур оживет и будет сосать ляжку у «мамки». Арни скорчил рожу, вероятно, представив себе дряблую ляжку Тоуры. Диса расхохоталась:
– А вот представь, мне она показывала свой сосок, откуда пил ее снаккур!
У Дисы это вертлявое создание всегда вызывало отвращение, особенно когда орало тоненьким голосочком под окном: «Маменька, я брюхо набил!». Тоура впускала его через окно и давала сплюнуть все молоко в маслобойку. Порой Дисе казалось, что старуха испытывает к снаккуру какую-то нездоровую привязанность. Когда она заговорила об этом с Сольвейг, та тоже скривилась и призналась, что предпочитает держаться от этой пакости подальше.
– Вот почему я всегда проверяю, не сплевывает ли какая-нибудь женщина вино на причастии, – жизнерадостно заметил Эйрик, подходя к ним и снимая шляпу. – Почему это ты вдруг заговорила о снаккурах?
Диса пожала плечами:
– Подойник опрокинула. Вот и подумала, что, если бы у меня был снаккур, мне бы не пришлось об этом печалиться.
Муж поцеловал ее в висок. От него слегка тянуло брагой.
– Ни о чем не нужно печалиться, душа моя, а о пролитом молоке и подавно. Бьёрн не заявлялся?
Арни открыл было рот, но Диса его перебила:
– Нет. Может, твоя наука пошла ему впрок.
– Будем на это надеяться, – вздохнул Эйрик.
Бьёрн действительно больше не навещал их хутор, а Рагнхильд не показывалась с синяками. Когда Диса ее расспрашивала, невестка божилась, что муж теперь и пальцем ее не трогает, но выглядела при этом задумчиво и печально.
Зато в самую теплую пору осени к ним явился еще один парень проситься к Эйрику в ученики. Одет был просто, пришел пешком, но выглядел упрямым. На закате пастор привел ему лошадь и велел ехать за собой в ночь. Вернулись они с рассветом: Эйрик уставшим, а юноша – белым как полотно и в мокрых штанах. Мужниных штанов на смену Диса ему не дала, но показала, куда повесить портки на просушку, и накормила скиром. Парень ел молча, пряча глаза от стыда, и ушел, едва высохло пятно.
– Не годится, – пояснил Эйрик, как будто это не было и так ясно.
– Зачем тебе вообще ученик? – сварливо спросила Диса. Ей в последнее время было дурно: тянул живот и голова болела по утрам.
– Чем больше хороших людей будет знать то, что знаю я, тем больше они смогут помогать обездоленным.
– А ты от скромности не умрешь…
– О нет! – солнечно улыбнулся Эйрик. – Уж точно не от скромности.
– Чем этот парень не подошел? – подал вдруг голос Арни.
Когда наступила осень, он стал мерзнуть, поэтому сидел у очага, закутавшись в два одеяла. На улицу старался выходить редко – боялся заболеть и пролежать с хворью всю зиму, как было на прошлый год.
– Смелости не хватило. – Эйрик тоже уселся у очага, вытянув ноги в башмаках, измазанных мокрой грязью. – Он не был трусом. Просто испытание для него я выбрал не из легких.
Арни насупился и долго чесал шерсть в полном молчании. Эйрик смотрел на огонь, пока Диса выкладывала на нагретый камень небольшие ячменные лепешки. Бадстова наполнилась ароматом теплого хлеба, напоминавшим о Гамбурге и Саксонии. Наконец мальчик не выдержал и выпалил: