Что за рыбка в вашем ухе? - Дэвид Беллос

Охота за общей для всех грамматик «универсальной грамматикой» идет уже давно, примерно с тем же успехом, что и поиск Священного Грааля{174}. Однако на некотором уровне ответ очевиден, потому что носит характер определения: все грамматики содержат правила объединения свободных элементов в допустимые предложения.

Проблема с этим определением тоже очевидна: в первую очередь предложение — грамматическое понятие. Является ли акт естественной речи предложением, с ходу неясно. Не только в стихах Малларме неясно, где ставить точку. Прислушайтесь к своим детям! Они никогда не заканчивают предложения как следует.

Верно, что на любом человеческом языке можно составлять предложения. Но так же верно, что в устной речи грамматически правильные предложения встречаются нечасто. Вот пишем мы обычно предложениями. И то не всегда.

Вторая большая проблема с аксиомой грамматичности — с той идеей, что язык языком делает грамматика, — состоит в том, что ни у одного живого языка пока что нет грамматики, которая описывала бы абсолютно все высказывания (включая предложения) носителей этого языка. «Грамматика английского» — как и любого другого языка — еще не завершена, и скорее всего вечно будет в процессе создания.

Пробелы такого масштаба в аэродинамике или в теории вероятности не позволили бы братьям Райт оторваться от земли, а Британской национальной лотерее заниматься благотворительностью.

Ахиллесову пяту грамматикоцентричной теории можно описать так: поскольку универсальная грамматика по-прежнему неуловима и ни для одного наречия не удалось пока построить исчерпывающей грамматики, каждый говорящий житель планеты знает нечто такое, чего не знает грамматика.

Поэтому давайте отвлечемся от библейской истории и школьных премудростей. Предположим, что в каждой форме человеческого поведения, которое мы называем языковым, есть нечто общее для всех языков. Что это? Что позволяет безошибочно определить некоторый набор произносимых людьми звуков как язык?

Это сложный вопрос, и тут трудно понять, с чего начать. Но давайте попробуем начать без всяких предварительных предположений. Одна из первых очевидных вещей связана с руками.

В мире нет такого языка, на котором говорили бы вслух, не сопровождая речь движениями рук. И чем больше говорящий сосредоточен на своем выступлении, тем больше он жестикулирует. Понаблюдайте за синхронистами в их стеклянных кабинах в Люксембурге или в Женеве. Хотя не ожидается, что на них кто-то будет смотреть, все они — говоря на немецком, эстонском, арабском или нидерландском — яростно жестикулируют, просто для поддержания темпа речи. Движения рук — это важная, неосознанная, неотъемлемая часть естественной речи.

Таким образом, мы можем начать с надежного и воспроизводимого наблюдения: естественная речь — это частично (но непременно) «ручная работа»{175}. Хотя есть и очевидное исключение, подтверждающее это правило. Ведущие теленовостей на большинстве языков совсем не жестикулируют — они держат руки на столе, под столом или перебирают лежащие перед ними бумаги. Это потому что они только делают вид, что говорят со зрителями, а на самом деле просто читают текст с экрана телесуфлера. Аналогично если лектор размахивает руками, то он почти наверняка импровизирует, ведет живой, непосредственный диалог с аудиторией. Тот же, кто читает вслух «по бумажке», обычно опускает руки или кладет их на стол. Разговаривать и читать вслух — это разные вещи.

И наоборот, мелкая, не связанная с речью работа пальцами почти всегда вызывает движение губ. Посмотрите на человека, вдевающего нитку в иголку, — мало кто при этом не закусывает губу или не кривит рот.

Что связывает руку и рот? Самая очевидная связь — еда. Рука человека и многих других приматов используется для того, чтобы класть пищу в рот, который одновременно является органом речи.

Еда и говорение — два отдельных вида деятельности, у которых много общего. В обоих участвуют рука и рот. Более того, задействуются почти одни и те же мускулы. Наверное, именно поэтому делать то и другое одновременно считается неприличным. Для маленьких детей, которые еще не способны толком контролировать свои мышцы, это может быть и довольно опасно.

В свете этого говорение можно рассматривать как паразитическое использование органов, основная функция которых — обеспечивать выживание. Но тогда какой же была исходная функция этого чудесного, дополнительного, альтернативного использования губ, языка и мускулов, контролирующих дыхание и глотание? Как она коррелирует с другими применениями рук вообще и кистей рук в частности?

Коммуникативное значение жестов в разных культурах и обществах существенно различается, но эти различия далеко не так велики, как велик диапазон разных звуков, слов и грамматических структур в языках мира. Хлопок по спине, пожатие плечами или тычок в живот имеют не совсем одинаковое значение в разных уголках мира, но они гораздо более «транспортабельны», чем любое слово или звук, которые я могу произнести. Даже крик о помощи, взрыв смеха или вопль боли менее универсальны, чем прикосновение к руке.

Членораздельная речь, возникая в какой-то момент у одной или нескольких групп наших предков, добавляла коммуникационный канал, радикально отличный от использования рук. Он был намного менее транспортабельным, чем все имевшиеся ресурсы. Возможно, именно по этой причине он и прижился.

Хорошо известно, что во многих сферах жизни между целью изобретения и его реальным использованием может не быть никакой связи. Зонтик, может быть, и призван служить защитой от дождя, но в одном печально известном случае он был использован для убийства диссидента на мосту Ватерлоо. Спички обязаны своим существованием нашему желанию иметь удобный и дешевый способ разжигать огонь, но прекрасно подходят и в качестве зубочисток. Поэтому не надо путать то, для чего вещь предназначена, с тем, как она может быть использована. Очень странно, что почти ни в одном серьезном исследовании языка и перевода не уделяется внимания этому базовому правилу.

Сам факт лингвистического разнообразия явно указывает на то, что речь возникла не как средство коммуникации с другими группами похожих созданий. Если бы она была для этого, то наши предки все сделали неправильно. Надо было сразу же от нее отказаться.

Точно так же нет никаких оснований полагать, что язык возник для коммуникации внутри группы. Внутригрупповые коммуникации и так совершались — с помощью рук, тел, лиц. Многие виды животных явно общаются. Это можно увидеть в зоопарке.

Мы думаем, что говорим и пишем для передачи информации. Так нас учили в школе. Но если мы — как посетители человеческого зоопарка — понаблюдаем за речевой деятельностью людей, то заметим совсем иное.