Что за рыбка в вашем ухе? - Дэвид Беллос

Выбирая, какие характеристики имитировать и в какой степени, переводчик выстраивает иерархию взаимосвязанных и перекрывающихся свойств оригинала. Так что хотя бы с этой точки зрения перевод — всегда некоторая интерпретация. Это особенно очевидно в художественном переводе, где довольно мало практических ограничений, но, по сути, это верно для всех видов перевода с одного языка на другой.

Главный вопрос в следующем: соблюдение каких еще условий — помимо сохранения информации и значения оригинала — позволяет сказать, что по манере, стилю или тональности перевод схож с оригиналом?

Жорж Перек писал в разных стилях, но характерное свойство его произведений в том, что важная информация дается в самом конце, показывая, что до этого вы не понимали основной сути предложения, абзаца или даже всего романа. На уровне предложения или абзаца во французском художественном тексте это легче сделать, чем в английском, где новая информация обычно вводится иначе. Тем не менее за счет знаменитой гибкости структуры английского предложения мне удавалось изогнуть его так, чтобы по возможности сохранить этот прием Перека — сообщение новой информации в конце. Тем самым я уже предлагал некоторую интерпретацию стиля Перека, достигая схожести моей прозы с его в отношении конкретного свойства — весьма специфическое и хрупкое соответствие. Поскольку мне приходилось при переводе более вольно обращаться с английским, чем ему с французским, мои произведения совсем не похожи на произведения Перека в смысле отступления от лингвистической нормы.

Перевод никогда не совпадает с оригиналом, и нельзя ожидать, что он будет похож на оригинал во всех отношениях. Для сохранения сходства приходится выбирать лишь несколько ключевых характеристик. Что является ключевым, зависит от традиций принимающей культуры, от сферы применения текста, а то и от каприза заказчика перевода. Но любое высказывание столь многомерно и многогранно, что у переводчика всегда есть место для маневра. Иначе говоря, какие бы ограничения — социальные, практические, лингвистические или общие — ни налагались на перевод, у переводчика всегда остается некоторая степень свободы.

Если смысл и значение текста сохраняются и при этом перевод похож на оригинал еще в нескольких аспектах, значит, соответствие найдено. Переводчиков можно считать своего рода свахами. Причем они подбирают пары не только содержанию и форме. Чтобы убедиться, что перевод получился, мы, как и при сравнении лица с портретом, оцениваем совокупность различных параметров и свойств.

Способность замечать те различные, но тесно связанные взаимоотношения, которые я назвал совпадением, похожестью и соответствием, — это и основа детских загадок, и предмет изучения психологов.

Именно этой способностью пользуются переводчики в отношении устной и письменной речи на иностранном языке. Не все они виртуозы своего дела и не у многих есть время и желание добиваться наилучших соответствий. Но когда мы говорим, что перевод приемлем, то имеем в виду некую общую взаимосвязь между исходным и получившимся текстом — не идентичность, эквивалентность или аналогию, а ту самую сложную зависимость, которая называется хорошим соответствием.

Вот в чем правда о переводе.

Во время недавней поездки в Индию, где я надеялся расширить свои знания о переводе, в свободный вечер я пошел в кино и посмотрел затертую копию самого, кажется, дорогостоящего фильма в мире. К моему восторгу и удивлению, «Аватар» оказался притчей о переводе, вот почему в конце этой книги я и решил о нем поговорить.

Герой научно-фантастического фильма Джеймса Кэмерона — это человек, превращенный учеными в другое существо: ростом в девять футов, с цепким хвостом и удивительными летательными возможностями. Его задача — проникнуть в общество таких существ, мешающих работе галактической ресурсодобывающей компании, и переслать своим руководителям информацию, которая позволит убрать местных обитателей с дороги. Внутри своей новой эффектной оболочки он остается человеком.

Однако, помимо внешнего сходства с аборигенами Пандоры, наш герой приобретает и другие их свойства. Становясь местным, он переходит на сторону принявшего его сообщества. Эти странные создания борются за возможность оставаться собой, вести привычную жизнь. И наш герой стремится защитить их право на своеобразие.

При этом уважение к своеобразию в фильме явно рассматривается как человеческая ценность. Так что же наш герой — один из них или в глубине души по-прежнему один из нас? Идет ли человечество по стопам ресурсодобывающей компании или же наши мечты и души, по сути, воплощены в этих странных существах?

Фильм не дает определенного ответа на этот вопрос. Перевод ставит тот же вопрос и тоже оставляет открытым. Как может сильно измененное высказывание — иной раз снабженное словесным эквивалентом девятифутового хвоста — сохранять глубинную суть?

Практика перевода, как и фантазия Кэмерона, исходит из двух допущений. Первое — все мы разные: мы говорим на разных языках и под влиянием специфики своих языков существенно по-разному видим мир. Второе — мы все одинаковые: мы испытываем общие чувства, обмениваемся общей информацией, можем достичь общего понимания и так далее. Без этих двух допущений перевод немыслим.

Как немыслимо и то, что мы называем общественной жизнью.

Перевод — иное название человеческого бытия.

В большинстве научных дисциплин истории из Ветхого Завета перестали рассматриваться как источники информации или инструменты мышления. Переводоведение — исключение. Переводоведы продолжают уделять исключительное внимание библейскому повествованию о происхождении лингвистического разнообразия{171}. Далеко не очевидно, что это не пустая трата времени.

Вавилонская башня описана в главе 11 Книги Бытия. В первой ее строке утверждается, что сначала «на всей земле был один язык и одно наречие».

Это кажется не слишком правдоподобным. Все, что мы знаем о языковом поведении человека, все, что мы в нем наблюдаем, никак не позволяет прийти к выводу, что когда-то на земле был всего один язык.

В остальной части этой главы Бытия рассказывается о том, как предки еврейского народа перешли из состояния предполагаемого лингвистического единства к разнообразию, явно характерному для тех мест, где они жили три-четыре тысячи лет назад.

В многочисленных комментариях к библейской истории о Вавилонской башне переплетаются всевозможные религиозные, философские, исторические, культурные, археологические и филологические рассуждения. Отражены ли в этих стихах Бытия какие-то реальные события? Или их надо воспринимать как миф, призванный объяснить то, что есть, или то, что было? Для нашей книги не имеет значения, действительно ли на месте нынешнего Бабиля в Ираке был построен зиккурат в честь ассирийского бога Мардука, посещал ли его Геродот и когда этот зиккурат рухнул. Для понимания того, что такое язык и перевод, не важно, существует ли связь (и если да, то какая) между библейской историей о Вавилонской башне и шумерским «Заклинанием Нудиммуда». Не важно и то, выбираем ли мы из вороха комментариев те, которые расценивают языковое многообразие как Ужасный Хаос (а таких существенное большинство), те, в которых утверждается, что у него есть и Положительная Сторона, или те немногие, которые считают его Верхом Совершенства{172}.