Убийство со взломом - Колин Харрисон

– Что это? – строго спросил он.

– Пилюля.

– Шутишь! – Ему захотелось ударить ее.

– Я называю их «пилюли радости». Все как бы замедляется, становится ярче, глубже.

– Ну, я устал, так что слишком большой радости не ожидай.

Она выключила свет, что-то бормоча себе под нос.

– Что? – с раздражением спросил он. – Что ты сказала?

Потом, после нескольких томительных минут в темноте Кассандра притянула его к себе, сильно прижала к своему телу.

– Давай! – требовательно сказала она. – Действуй.

Он повернулся к окну. Невероятно, но снег все еще падал. Скоро всех их погребет этот снег. Он повернулся обратно к Кассандре. Она задвигалась под простынями, взяла у него в рот. Рука ее скользнула по груди Питера, и он, почувствовав прилив ненавистного ему вожделения, увидел истинную сущность этого вожделения, чувства мелкого, низменного, неуместного. Но Кассандра знала, что делала, – все его нервы были задействованы, напряжены от ее легких касаний, поглаживаний. Затем Кассандра выпуталась из простыней и, взяв его член, крепко сжала его в руке.

– Покажи кольцо, – сказала она.

– Зачем?

– Посмотреть. – Она еще теснее сжала пальцы. – Можешь мне его доверить, не обману.

С шутливым вздохом он стянул с пальца кольцо и поднял вверх над ее головой. Свободной рукой она выхватила кольцо и, поднеся ко рту, просунула сквозь него красный кончик языка.

– Отдай сейчас же, – озабоченно сказал он.

Кассандра улыбнулась. Он сделал движение, чтобы отнять кольцо. Она сунула его в рот и, сделав быстрый глоток, с усилием проглотила.

Он схватил ее за подбородок, сунул пальцы ей в рот. Она со смехом прикусила его руку. И вдруг он понял смысл ее игры. Он должен был ужасно разозлиться и, полный ненависти, трахнуть ее так, что небу станет жарко. Что ж, может, так и будет, может быть! Он сильным рывком вытянул ее из постели и, перевернув вниз головой, поднял за ноги в воздух, прижав к своему поясу ее голову. Он обливался потом и дрожал от напряжения, но все-таки удерживал ее. Он и позабыл, сколько в нем силы.

Она засмеялась еще громче и в шутку лизнула его член.

– Выплюни его, вытошни! – кричал он. – Вытошни это чертово кольцо! – Он швырнул ее назад на постель, вдавил одной рукой в матрас.

– Давай, Питер, иди ко мне! – лукаво протянула Кассандра. Худое лицо ее злобно щерилось, выставив крупные зубы. И тогда, весь пылая от ненависти, со сжатым ртом и решительностью человека, которому необходимо довершить какое-то жутко неприятное дело – например, перетащить разложившуюся тушу какого-то животного, – он сжал рукой ее шею.

– Давай! – по-звериному прорычала она, задыхаясь.

Ухватив его за голову, она потянула его к себе так резко, что зубы обоих больно стукнулись. Он молча нависал над нею. Она не противилась, а вместо этого все тянула его на себя и в себя, не отнимая рук с его тела, прилаживаясь к нему. Он оставил ее шею и стал двигаться в лад с ней. Было не больно, но и не приятно, и он устремил взгляд в окно.

Снегопад стихал, снежинки сиротливо бились в стекло. На улицы выезжали снегоочистители – слышался их гул. И это вдруг заставило его вспомнить слова, которые он услышал раньше в тот день, но на которые не обратил внимания. Каротерс, подъехав к дому, должно быть, очень досадовал на фургон, мешавший ему припарковаться. Кассандра левой рукой почесывала ему спину, желая добиться от него постанывания, дрожи или другой какой-нибудь ответной реакции, но фургон, стоявший возле того дома, занимал его сейчас несравненно больше. Фургон, водитель, знающий округу. Кассандра вильнула тазом, подняла колени, обхватила его грудь и принялась ее целовать и лизать, он инстинктивно почувствовал, что проник в нее очень глубоко. Фургон, возможно, регулярно останавливался там. Но почему в рапорте полицейских об этом не было ни слова? Окрестные патрульные машины знали в своем секторе каждый фургон. Полиция всегда допрашивала разносчиков, газовщиков, считывающих показания счетчиков, почтальонов – всех, кто регулярно наведывался в то место, где что-то произошло, и мог заметить всякое изменение. Теперь Кассандра переместилась, навалившись на него сверху. Стоит ли и сейчас там фургон? Если да, возможно, водитель что-то и вспомнит. А может быть, фургон и сам замешан в этом преступлении? Фургон стоял. Каротерс припарковался, после чего обнаружил, по его словам, еще не остывшее тело. Неупоминание фургона в рапорте означало либо небрежность, либо сознательное умолчание. Питер силился вспомнить, есть ли в доме черная лестница. Каротерс мог подниматься в квартиру, в то время как убийца спускался по задней лестнице. От водителя фургона он, может быть, узнает, кто входил в дом или выходил оттуда за несколько минут перед Каротерсом.

Он взглянул на часы: почти два. Каротерс видел там фургон около трех. Времени одеться и проехать на другой конец города ему хватит. Как центровой, прорывающийся к кольцу сквозь заслон и отпихивающий от себя назойливого защитника, Питер резко отстранил Кассандру, встал, нацепил одежду.

– Эй! – вскричала Кассандра. Она увидела, что он уходит. – Черт тебя дери!

Внизу он торопливо взял пальто, шляпу и ключи от машины. В кухне он на секунду задержался, вспомнив о деньгах, о том, что хорошо бы их прихватить на всякий случай. Он разорвал никак не подписанный конверт. Внутри была пачка бланков – заказов бакалейщику: хлопья к завтраку, печенье, хозяйственное мыло, и больше ничего. Он швырнул их, и разноцветные бланки посыпались на пол. Он подумал было подняться наверх и сделать с Кассандрой что-нибудь невообразимое. Стоило бы! Но времени на это не было.

Через полчаса Питер стоял возле многоквартирного дома, поглядывая то на часы, то на окна четвертого этажа и радуясь мертвой тишине. Окна над ним были темными и свидетельствовали лишь о их наличии. Ему случалось вести дела, где убитых находили в подожженных складских помещениях северо-восточных районов, в депо Западного Филли, в лифтах парковочных гаражей, на задних сиденьях троллейбусов, даже в умывальне государственной страховочной компании. Но все это были исключения; чаще же людей убивали у них дома или же на улицах, то есть в местах привычных, где люди более уязвимы для вспышек ярости, приступов алчности или ревности; холлы и коридоры многоквартирных домов, спальни, лестничные площадки, ступени крыльца – все такое знакомое, родное, что люди теряют бдительность. Окно наверху впускало свет не просто в жилье, но в хитросплетение жизней, теперь включившее в себя и его собственную жизнь. То, что он никому не рассказал об открывшихся ему обстоятельствах, давало ему ощущение сопричастности, соучастия и даже частичной вины в содеянном и, более того, убеждало его, что за всем этим кроется нечто большее, хотя ему пока и неизвестное. От мороза пощипывало в ноздрях. Изо рта вырывались клубы пара. Он провожал взглядами редкие проезжавшие мимо машины, беспокоясь, что пошел по ложному следу, но почему-то убежденный, что след все-таки он взял правильный. Мысли его вновь обратились к Дженис и обогревателю. Она такая мерзлячка, что, наверное, радуется теплу, яркому отсвету и уютному шипению обогревателя. Он потопал немного, меряя шагами тротуар.