Последние капли вина - Мэри Рено
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вцепился в него руками, потом, немного придя в себя, спросил:
– Оно выдержит двоих?
– Видишь же - держит.
На время его ответ успокоил меня - я был наполовину оглушен, да и привык верить тому, что он говорит. Я не думал, что он делает что-то большее, чем просто подталкивает весло, чтобы помочь мне продвигаться вперед.
Мы плыли долго - дни и ночи, так мне казалось. По мере того как накапливалась усталость, тело мое начало забывать свою жажду жизни, в груди залегла тяжкая боль, и вскоре настало время, когда отдых представлялся мне единственным прекрасным и благостным, что осталось на свете. Я настолько отупел, что хотел просто отпустить весло и исчезнуть без единого слова, но под конец душа шевельнулась во мне на миг, и я сказал:
– Прощай, Лисий…
А потом бросил весло и начал опускаться под воду. Но тут меня сильно потянули за волосы, и я вынырнул снова.
– Держись, - говорил он, - держись, дурак, мы уже близко к земле!
А мне хотелось лишь одного - покоя.
– Не могу, Лисий. Я конченый. Отпусти меня.
– Держись, будь ты проклят! И ты еще называешь себя мужем?
Не помню всего, что он говорил мне. Потом уже, когда я лежал в доме пастуха на острове, приходя в себя, я чувствовал, что мозг мой весь в синяках, и не мог сообразить, откуда они - так может ощущать свое тело человек, которого измолотили, пока он, оглушенный, валялся без сознания… Кажется, Лисий обзывал меня трусом. Во всяком случае он сумел убедить меня, что отпустить весло - это все равно, что умереть с раной в спине. Позже, уже ночью, когда мы, укутавшись в одеяла, сидели возле костра из плавника и пили черную бобовую похлебку, он начал извиняться, но в самых общих словах, надеясь, что я все забыл. И я, когда наконец понял, чего ему хочется, сказал, что ничего не помню.
Нам с ним единственным с "Сирены" удалось спастись. В битве погибло двадцать пять афинских кораблей, большинство из них - вместе со всеми людьми.
Прошел почти месяц, пока мы вернулись обратно в Город, - островок был небольшой, сюда редко заходил кто-нибудь, только рыбаки. Наконец мы попали на корабль с Лесбоса и проделали свой обратный путь уже оттуда. Я пришел домой - и увидел всех в трауре по мне и отца с обритой головой. Он выглядел старым, больным, и так разволновался, увидев меня, что я даже смутился и тупо молчал, не находя слов. Думаю, он винил себя, что позволил мне покинуть дом и уйти в море. Сам же я не искал ничьей вины, ибо время научило меня видеть во всем лишь сочетание планет и руку судьбы. Моя мать держалась намного спокойнее - она видела во сне, что я не умер. Харита, сестренка, выплясывала вокруг нас на длинных ножках, ругала бороду, которую я отрастил на острове, и говорила, что не даст поцеловать себя, пока я ее не сбрею.
Позже, когда домашние успокоились и я изложил свою историю по порядку, отец рассказал, что Город очень разгневался на навархов и лишил всех их командования. Они писали письма со всевозможными оправданиями, твердя сперва, что, мол, буря была слишком сильна и не позволила им вернуться за нами, а потом - что приказали сделать это двум младшим навархам. Поскольку одним из этих двоих был Фрасибул, а вторым - Ферамен, надежность которых мы испытали в битвах, я догадался, что подумали о нас уже после, когда флот благополучно добрался до гавани. Наверное, половина из нас успела уже утонуть, прежде чем они вышли на поиски. А то, что они выбрали в качестве козла отпущения Фрасибула, разозлило меня как никогда.
– Когда их будут судить? - спросил я.
– Как только они вернутся, - ответил отец. - В интересах справедливости лучше сделать это попозже, когда страсти толпы немного остынут.
– Избавьте толпу от трудов, отец, - сказал я, - и отдайте их тем, кому удалось выбраться живыми с тонущих кораблей. Нас совсем немного, толпы из нас не получится. Мы воздадим им по справедливости. Хотел бы я, чтобы все их шеи оказались в одной петле, а моя рука держала веревку.
– Ты изменился, Алексий, - отозвался он, глядя на меня. - Когда ты был ребенком, мне казалось, ты слишком мягок, чтобы стать воином.
– С тех пор я увидел, как целые команды отважных мужей были преданы и покинуты. И на поле выигранной битвы я был вынужден сбросить свои доспехи. - При воспоминании об этом гнев мой снова усилился, и я добавил: - Будь там Алкивиад, он бы рассмеялся им в лицо и приказал сидеть за ткацким станком среди женщин, а сам уплыл за нами. Они могут говорить что угодно, но пока нас возглавлял он, мы имели предводителем мужа.
Отец сидел молча, глядя в свой кубок. Потом проговорил:
– Ладно, Алексий, я не в силах превратить в благо то злое, что ты перенес, и сами боги, полагаю, тоже. Но что касается доспехов, то, будь я в Городе, когда пришла тебе пора записываться в граждане, ты получил бы броню от меня, как любой другой человек твоего положения. Состояние наше уже не то, что прежде, но, рад сказать, это я еще могу обеспечить.
Он подошел к большому шкафу в стене и открыл его. Там висел полный набор доспехов, почти новый.
– Отнеси его к надежному мастеру, - сказал он, - пусть подгонит по тебе. Пока он пылится тут, от него никому нет толку.
Это были очень хорошие доспехи. Должно быть, он заказал их, когда ощутил, что силы вновь возвращаются к нему. Мне не следовало так громогласно жаловаться, что я сбросил свои доспехи, обращаясь к человеку, с которого их сорвал враг.
– Нет, отец, - проговорил я, - я не могу принять их от тебя. Я справлюсь как-нибудь иначе.
– Кажется, я забыл тебе сказать: Феникс пал. Давай признаемся, что миновало время, когда мы могли позволить себе купить новую лошадь; а пеший поход теперь уже не для меня, как я понял. Мой щит вон там, в углу. Возьми его и попробуй на вес.
Я поднял щит и продел руку в ремни. Он был хорошо уравновешен и лишь чуть-чуть тяжелее того, к которому я привык.
– Конечно, отец, - сказал я, - для меня он немного тяжеловат. Но жаль было бы портить такой хороший щит. Может, если я поупражняюсь, то смогу пользоваться им.
Вскоре после того вся толпа наших навархов вернулась в Афины - кроме двоих, которые, воспользовавшись своим искусством избегать дурной погоды, удрали в Ионию и домой возвращаться не стали.
Ни разу со дня разрушения герм не видел я Города в подобном гневе. Вышло так, что Праздник Семей выпал как раз перед судом. Вместо обычной картины - люди в гирляндах и лучших одеждах - повсюду попадались родственники утонувших моряков; в траурных одеждах, с остриженными головами, они напоминали друзьям и соседям, что нельзя забыть мертвых.
И вот настал день суда. Я пошел в Собрание вместе с отцом; поприветствовав вежливо его друзей, я ускользнул искать Лисия, но меня окружила кучка граждан - родных и друзей утонувших; они попросили рассказать о битве. Думаю, только теперь, окруженный чужими людьми, я на самом деле понял глубину своего горя. Я рассказал им все - и то, что видел сам, и то, что слышал от других.