Индия. 33 незабываемые встречи - Ростислав Рыбаков

Змеи этого типа в дома не заходят.

Здесь самое место рассказать о событиях, произошедших несколько месяцев спустя, когда я снова оказался в том же бунгало и в той же компании.

То, что я только что рассказал, оказалось не единственным случаем использования Убивцем змеи кирпича как оружия.

Однажды в наш затерянный лагерь приехала какая-то инспекция из Министерства геологии Пакистана. В те времена, в правление фельдмаршала Айюб-Хана, все сколько-нибудь значимые посты в администрации (даже в дошкольном образовании) занимали военные – генерал-полковники, генерал-майоры и т. п. Вот какой-то из таких генералов возглавлял нагрянувшую к нам геологическую инспекцию.

Что уж так у них случилось, не знаю, но горячий Убивец змеи, видимо, был как-то оскорблен надменным генералом и, не долго думая, трахнул того кирпичом по голове. Генерала увезли медики, Убивца – полицейские. С тех пор мы о нем не слышали.

Прошло некоторое время. Мы с одним из пакистанских геологов по фамилии Казн поехали на джипе в близлежащий городок Казн был молод, толст, в очках и уморительно важен. Городок был мал и абсолютно средневековый. Мы остановились на его единственной площади, где располагался маленький базарчик В центре площади, в корнях старого дерева примостилось крохотное подобие жилища, где уже 40 лет жила городская сумасшедшая, юродивая, практически никогда не вылезавшая на божий свет – и оттого пользовавшаяся суеверным уважением местных жителей. В тот день вокруг её жилища разместилась команда перегоняемых куда-то колодников, сосланных преступников – под охраной усатых стражников; картина живописная и тоже вполне средневековая.

Сидя в открытом джипе, наблюдая за жизнью этой, оказавшейся вне времени площади, я вдруг увидел среди скованных одной цепью уголовников моего Убивца змеи. Он улыбнулся мне из-под своей неизменной верблюжьей шапки.

В это время пришел важный, как всегда, Казн с закупленными фруктами и печеньем «Смотри, – сказал я ему, – вот наш Убивец змеи; может я могу что-то для него сделать, ведь он же все-таки спас мне жизнь». Казн величаво склонил голову и потопал к стражникам; короткий разговор и вот он уже вернулся – десять рупий, сказал он. Это была смехотворная сумма, так, несколько апельсинов. Я торопливо достал деньги, Казн пропутешествовал обратно.

Дальше произошло нечто неожиданное. Стражник козырнул, достал из штанин огромный тяжелый ключ, подошел к своим подопечным и… отомкнул цепь. Убивец змеи, потирая запястья, выбрался из толпы «коллег» – широко улыбнулся мне, сделал «намаете» и растворился в базарной толпе, теперь уже наверняка навсегда.

Казн был счастлив. Я в первую минуту тоже, но потом страшная мысль ударила мне в голову – что я наделал? Подкуп должностного лица, освобождение за взятку заключенного, к тому же мои противоправные действия усугубляются тем, что я иностранец, да еще из недружественной страны!!

Несмотря на свою фамилию, Казн (что означает– судья) никому не сказал ни слова; я тоже впервые рассказываю эту историю, надеясь, что за давностью времени (это было в 1962 году) остается только одно – мне удалось хоть как-то облегчить жизнь человеку, благодаря которому я живу до сих пор.

Событие со змеей первого февраля заставило меня изменить отношение к предсказанию профессора Докраса. Как в чашке кофе и в линиях руки можно увидеть за несколько месяцев (!) маленькую глупую змейку в пакистанском Кашмире, выползшую погреться после холодной зимы?!

Радовало одно, февраль только начался, а всё уже произошло, можно дальше жить спокойно.

А жизнь, действительно, пошла спокойная и безмятежная. Воскресенского на месяц вызвали в Карачи, я остался, а пакистанцы с отъездом иностранного шефа на работу ходить перестали совсем, сидели в своих палатках и резались в карты.

И так прошел весь февраль.

Потом пришла телеграмма от Игоря; 28-го он возвращается, везет письма из дома, просит встретить.

Не встретить его было нельзя – хотя бы для того, чтобы помочь ему с языком, да и письма хотелось прочесть поскорее.

Шофер попался со странностями. Туда, когда надо было поспеть ко времени прилета, он тащился еле-еле, поставив босые ноги по обе стороны руля и громко распевая какие-то песни; назад, когда уже не было смысла торопиться, он летел как метеор.

Мы неслись сквозь яркий и уже весьма жаркий день. Игорь сидел рядом с шофером, я за ним, спиной к движению, стараясь при свете, падающем через ветровое стекло, разобрать каракули жены. Брезентовые стены хлопали.

Дальше идут какие-то провалы. Единая лента событий не выстраивается. Видимо, я на какие-то мгновения терял сознание.

Помню, что вылезаю из опрокинутого джипа. Из джипа идет дым. На разгоряченном черном асфальте валяются люди и лошади.

Воскресенский как-то странно и нелепо приседая, смотрит на меня и бессмысленно повторяет: «Ничего, ничего», – а мне и правда ничего, вот только правое ухо как-то свербит. Я подношу к нему руку и она непонятным образом входит внутрь моего черепа, вся мгновенно заливаясь яркой, блестящей на солнце, и густой кровью.

Потом удалось восстановить, что произошло. Дурак шофер летел как птица и, увидев впереди идущую навстречу тонгу, сбросил скорость только перед самым столкновением. Тонга – это двухколесная арба, повозка, влекомая лошадью; её дышла выходят далеко вперед лошади и украшены острыми стальными наконечниками. Эти смертоносные наконечники вонзились в джин, выбили ветровое стекло (Игорь успел уклониться и ему только сильно ободрало спину) и пронзили машину как шампур. В самом конце одно из них врезалось в мою голову, беззащитно повернутую к ним затылком, надорвало мне правое ухо, дошло до мозга – и остановилось! Еще бы один-два миллиметра и вы бы никогда не узнали об этом происшествии…

Непонятно, каким образом, но в этой пустынной местности, где нет людей, а корова в ужасе убегает от раскрашенных грузовиков, но уже через десять минут с воем примчалась военная полиция.

Меня отвезли в местный госпиталь, сразу же завалили на холодный операционный стол и стали пришивать злосчастное ухо. Пришивали противно – так шьют одежду. Какой-то санитар, боясь, видно, что у меня будет болевой шок, плясал на корточках у моего лица и делал рожи – при других обстоятельствах это выглядело бы забавно, но тут мне было не до смеха.

Пришили, кстати, ювелирно, на всю жизнь, сейчас даже шрам почти не прощупывается.

Сколько это длилось – не знаю. Наконец, забинтованный, как человек-невидимка, я попытался встать. Хирург стоял рядом, придерживая меня одной рукой, а другой сжимал узкую пробирку с нестерпимо алой жидкостью. Я стал на ноги и увидел, что все предметы и люди вокруг вдруг начинают двоиться и троиться в моих глазах; хирург со словами «я знал, что так будет» протянул пробирку – выпейте. Я глотнул и размножение предметов остановилось. Тогда я лихим махом выпил всю эту жидкость и всё вокруг приняло обычный вид. Я же почувствовал неестественную бодрость.

Помню, что заговорили о «моем» тигре-людоеде и я сказал, что слышал будто крестьяне попытались организовать ему отпор и многие попали именно в этот госпиталь «Да, – сказал хирург, – пойдемте, я вас познакомлю». Они, говорил он, вышли всей деревней, а оружия у них нет, одни топорики; в результате практически вся деревня здесь, у нас. Только это не тигр, а леопард, но не один, а пара леопардов-людоедов.