Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

Он вскочил. Новая молния осветила его лицо. И дикие глаза, из которых, казалось, смотрела черная бездна.

— Сядь! И заткнись! — заорал на него другой.

— Слышь, парень, не рыпайся, — четко сказал водитель, — Этой женщине от твоей возни ни горячо, ни холодно.

— Ж-женщине?

— Да, там, внутри, баба, а не мужик.

Что-то такое случилось внутри провинциала. Его взгляд стал таким… непередаваемо жутким… такая непоколебимая уверенность и ярость зажглись в его глазах, освещенных новой вспышкой молнии…

— Оставьте. В. Покое. Эту. Женщину, — громко и четко произнес воин.

— Какого… ты вообще в это ввязался, раз такой чистоплюй?

— Не знаю, — провинциал мотнул головой. Капли с его мокрой длинной челки упали саркофаг, — Мне хотелось жить лучше. Проще. Надоело возиться со свиньями. Но, похоже, они были добрее некоторых людей. С навозом было как-то проще.

— Да ты… ты… — его противник вскочил.

И он вскочил. Ростом был пониже охотника за деньгами, более щуплый. Но… более спокойный. С каким-то ледяным спокойствием, каменным, вызывающим в душе его противника какой-то дикий и животный ужас. И ощущение, будто он раздет и безоружен под этим суровым тяжелым взглядом.

— Не знаю, почему мне захотелось рвануться куда-то из родного города… Почему мне там спокойно не жилось? — провинциал устало потер лоб рукой, — Почему мне захотелось обратиться именно к вам? К чему было все это? К чему было? Зачем?..

Очередная молния расколола небо пополам. И что-то внутри молодого низкого солдата откололось.

— Отдайте мне ее! — мрачно произнес он, поднимая оружие.

— Рехнулся?!

— Я хочу, чтоб она смогла уйти спокойно.

Прогремел выстрел. Ночная тьма поглотила машину.

Водитель резко затормозил. Выскочил из кабины, схватив свое оружие.

Новая молния подожгла высокое старое дерево у дороги. Высохшая древесина, всего слегка смоченная дождем, вспыхнула, как свеча. В свете пламени и блеске новой молнии стала видна скрюченная фигура у саркофага.

Из пробитой головы провинциала стекала кровь. Пальцы судорожно сжимали оружие, с которым он хотел защищать эту женщину, от которой осталась одна только оболочка. Глаза его смотрели куда-то в пространство. А каменное лицо…

Два солдата ощутили дикий ужас. Потому что из каменных глаз женщины на крышке саркофага стекали кровавые слезы.

И хотя оба убеждали себя, что это просто кровь убитого попала на камень, хотя не могло быть иного объяснения, но освещенное молнией и огнем каменное лицо плакало… каменная женщина плакала как живая… кровавыми слезами…

Они смотрели на нее долго, в ужасе, понимая, что она им еще не раз будет сниться в кошмарных снах. Потом опомнились, решили сбросить вздорного напарника в реку. Кому во время войны будет дело до трупа с простреленной головой, выплывшего из реки?

Они подняли неподвижное еще теплое тело, с руганью вытащили на дорогу — устроил им тяжелую ночку — вздохнули, передохнули и подняли опять. Подняли и выронили.

На его лице была улыбка. Совершенно безумно было бы умирать в такой ситуации с улыбкой. Но на его лице была улыбка.

Просто он всегда ее искал. Искал ее взгляд и ее улыбку. Всегда и везде искал, из жизни в жизнь. Искал и не находил.

Но когда он схватил оружие, чтоб защитить останки той женщины, жившей в давние времена, то он увидел за спиной у своего врага девушку в странной одежде. В блеске молнии золотая птица, обхватившая ее голову, казалось, была объята огнем. А ее черные глаза, жирно обведенные черной краской, смотрели так ласково и нежно. Полупрозрачная тень, она стояла на пороге и улыбалась ему. За ее спиной были мрак и пустота: царство ночи и теней. Царство ушедших из мира людей, где ее душа ждала его. И, наконец увидев ее, он улыбнулся. А потому не успел первым нажать на курок…

Она посторонилась, и он шагнул через порог. Она протянула ему руку — и он сжал ее полупрозрачные почти неощутимо прохладные пальцы. Они уходили вдвоем в царство ночи и теней. Две усталых души, чьи судьбы сплелись на много лет… Две души, которые ни за что не хотели расставаться… Две души, которые всего на миг были рядом в мире живых…

А мэру, который сидел в камере этажом ниже, в течение двух недель снился мужчина с простреленной головой и каменное женское лицо на саркофаге, плачущее кровавыми слезами. Поначалу его просто трясло, потом он выпросил себе книгу с молитвами и долго и упорно пытался припомнить всех, кому когда-либо сделал что-то гадкое. Умирать с простреленной головой ему не хотелось. Молиться тоже. Но молиться было не так страшно. Короче, ему пришлось учиться раскаянию.

Вот только каменное лицо, плачущее кровавыми слезами, преследовало его и впредь. Иногда. В самых жутких кошмарах. Бывший мэр никак не мог понять, что он такого ужасного совершил?..

Какое-то время проснувшийся поджигатель недоуменно смотрел на склонившегося над ним полицейского, силясь понять, что ему говорят и где он уже видел это лицо. Потом послушно пошел за ним, хотя так и не понял, куда его ведут.

Да, собственно, ему было все равно. Чувства как-то притупились из-за бесконечной череды однообразных тюремных дней. И хотя теперь он был не один, его состояние продолжало быть таким же безучастным. Поначалу сокамерники к нему приставали из любопытства. Потом, подслушав разговор охранников и смекнув, что это за молчаливый сероглазый человек, донимали вопросами и дружелюбием еще больше прежнего. А потом отстали, натолкнувшись на стену равнодушия. Им казалось, что здесь только его тело, только его равнодушный взгляд, а сам он где-то далеко. И все слова, которые говорили ему, словно проваливались куда-то в пустоту.

Однажды кто-то из его соседей извернулся и спер у одного из охранников черную гелевую ручку. Любитель ребусов и кроссвордов матерился до позднего вечера. А заключенные ликовали так, словно сперли целый сундук сокровищ у хищных леопардов и туземцев. Как ни как, а хоть какое-то развлечение. Вор с гордостью продемонстрировал ручку соседям. Увидев ручку, поджигатель музея как-то ожил и даже вежливо попросил ее потрогать. Ему подарили ее, как трофей. Точнее, как букет цветов, который вручают чемпиону, стоящему на первом, самом высоком месте пьедестала. Он вежливо принял подношение, очень вежливо поблагодарил. И до ужина рисовал на простыне великолепного черного сфинкса. И даже вполне осмысленно общался с заинтересованными соседями.

— В прошлом году какая-то девчонка победила в городском конкурсе, нарисовав похожего зверя, — припомнил один из заключенных, задумчиво теребя подбородок.

— А что за девчонка? — рассеянно уточнил художник.

— Да дочка одного из… кто ж это был? — старик задумчиво поскреб голову.

Так и не вспомнил. Отвлекся на рисующего. Лицо того было серьезно, движения размерены, в глазах горел интерес. Мастер в деле, короче говоря.